В одну из тех жарких ночей небо на северо-западе раз за разом вспыхивало. Мне казалось, что я слышу вдалеке глухой рокот. Может, это гроза, думал я с надеждой, но знал: это — отголоски войны. Она продолжалась и, возможно, никогда не кончится. А что, если так будет всегда?
На следующий день я решил все же пойти вниз — сам не знаю, зачем. Спускаясь, старался не думать о камне из фиговой рощи. А когда увидел пляж, понял, что сюда меня привела мысль, которую я пытался скрыть от самого себя, желание столь сильное, что у меня задрожали руки, когда я приступил к его осуществлению, — начал собирать в кучу все ветки, какие попадались под руку, даже предназначенные для постройки плота, — тащил и сверху, и из рощи. Я решил до вечера сложить огромный костер и разжечь его этой ночью. Хотел привлечь хоть кого-нибудь, даже если это окажется смерть. Целый день носил палки, не обращая внимания, что обдираю руки и ноги. Пошел дальше, но не в сторону камня, волок по пляжу сухие искривленные старые оливы. Представлял себе греческих рыбаков, которые со своих лодок увидят огонь. Или какое-нибудь торговое судно. Плавают ли они еще, несмотря на войну? Ах, пусть даже это будут солдаты, хоть немецкие. Пусть меня заберут, чтобы сразу расстрелять. Мне казалось, весь остров смотрит на меня с иронией. Я делал это ему назло.
В полдень я увидел на воде какой-то предмет. Он мелькал среди ослепительных отблесков солнца, манил. Я вглядывался, не двигаясь с места, думая, что это огромный кусок дерева. Но потом сообразил, что вижу лодку. Пустую лодку. Она выглядела нереально, как привидение. Мои глаза отвыкли от таких предметов. Я испугался, что у меня галлюцинация.
Бредя по воде, а потом плывя к лодке, я был уверен, что она пуста. Что будет так, как с тем лазоревым озерцом на горе, как с потоками пресной воды, — когда о чем-нибудь постоянно думаешь, о чем-то мечтаешь и тоскуешь, получаешь желаемое. Я получил лодку в подарок. Может, мне помогла та выбитая на камне короткая надпись, может, там написано «лодка».
Помню, какое впечатление произвели на меня остатки краски на борту, форма, созданная человеком, тщательно продуманная и построенная по четкому плану для жизни. Лодка олицетворяла весь оставшийся где-то мир: корабли и порты, уличные мостовые и кафе, вино и пончики, расписание поездов и газеты, банкноты и почту, прачечные и театры. Я плыл к лодке, избавившись от Робинзона, — сейчас он казался мне призраком. Смешным, в общем-то, совсем не страшным. И мысли… опять появились мысли, их было много, и они неслись, как косяк мелких рыбешек, мечущихся в воде то в одну, то в другую сторону. И снова появился я.
С трудом мне удалось высвободить неподвижную тяжесть лодки из ловушки скал. Я толкал ее перед собой, борясь с волнами, захлебываясь морской водой. Толкал влево, где, я знал, было мелко, и когда коснулся ногами дна, стало значительно легче. Это была самая большая моя добыча, деревянный кит, ковчег, который спасет мне жизнь. Вода незаметно поднималась, и я понимал, что, если бы опоздал на час, лодка уплыла бы, унесенная приливом.
Когда я коснулся ногами дна и смог заглянуть в лодку, я увидел там то, чего больше всего страшился с первого дня на острове, что мне снилось и чего, по правде говоря, я ожидал, — в лодке лежало мертвое тело. Ничком, в хлюпающей воде. Маленькое, укутанное в коричневый плащ с пятнами соли, без лица — лицо было скрыто красной от крови водой и черными длинными волосами. Я отпустил лодку и в панике бросился к берегу, наверное, громко крича. Бежал по горячему песку в сторону скал, падал, вскакивал, облепленный песком, снова бежал. Заполз в шалаш и оттуда увидел, что лодка сама прибилась к берегу и теперь ритмично, почти кокетливо, трется о песок. Искушает. Червивое яблоко. Красивый плод с червяком в сладкой мякоти.