Машину занесло вправо, колеса проехали по обочине. Лонгфелло вскрикнул.
Водитель извинился и дальше всю дорогу молчал. По-прежнему ни слова не говоря, отнес чемоданы гостя наверх и показал отведенную ему комнату.
Когда Лонгфелло добрался до своей комнаты, закипела вода для макарон, и С. пришлось заняться обедом. И всё — о чтении теперь не могло быть и речи; дети вернулись из школы, зажгли свет, включили телевизор, потом появился муж — как всегда смурной и несчастный. С. вымыла посуду, достала гладильную доску и провела весь вечер за самым нудным на свете занятием. К книге она вернулась уже за полночь, когда муж заснул и жалобно посапывал, как маленький мальчик, которому взвалили на плечи весь мир.
Лонгфелло попросил принести чаю, распаковал вещи и внимательно обследовал комнату. Она была обставлена с какой-то северной аскетичностью: большая двуспальная кровать, рабочий стол, красивый старинный шкаф. Окно выходило в парк, залитый голубоватым сумеречным светом. Оранжево сияли осенние листья каштанов. Писатель был неприятно удивлен тем, что в комнате нет ванной — надо идти в самый конец длинного коридора. К чаю подали масляное печенье, аккуратно разложенное на фарфоровом блюде.
После минутного колебания С. встала и в темноте направилась на кухню. И конечно, не обнаружила в своем буфете масляного печенья. Впрочем, ее вполне удовлетворила пара засохших сырных палочек. Лонгфелло тем временем мечтал о стаканчике виски, но решил не спускаться в столовую до ужина.
А еще в тот вечер в особняк приехала Анна-Мария дю Лак. Хоть руки у нее и окоченели от холода, мадам дю Лак ловко подогнала свой открытый автомобиль к самому входу. Пока что С. знала о ней немного. В книгах дю Лак расследование всегда вели женщины — куда более проницательные, чем их коллеги-мужчины. Анна-Мария курила трубку и никогда не снимала затейливого головного убора, будь то фетровый шлем или замысловатая плетенка из рафии и птичьих перьев, из-под которой торчали прямые седые прядки. Похоже, мадам дю Лак была одной из умнейших женщин страны. Персонажи ее книг вели блистательные беседы. Как единственная женщина среди гостей, она получила комнату с ванной.
Вообразив себе эту светлую комнату с кремовыми обоями, С. уснула. Последним, что она увидела, были длинные пальцы француженки, откручивающие латунные краны в форме рыбьих голов.
Утром ей не удалось прочитать ни страницы. На работу она ехала в метро в такой давке, что ей чуть не стало дурно. Толпа вынесла ее к выходу — прямо под сверкающий весенний дождик. Она бежала в контору через блестяще-мокрый перекресток и думала только о том, что сегодня предстоит сделать. От бега по скользкой улице расшатался каблук, и теперь приходилось на каждом шагу ставить ногу так, чтобы каблук не отвалился окончательно. А потом — шорох бумаг, безуспешные попытки прикрутить вентили калориферов, мигрень — голова поджаривается в сухом горячем воздухе, как кукурузный початок. Презентация новой программы кредитования. Прилипшая к потному телу белая вискозная блузка. Ей вспомнилась холодная голубизна шелка Ульрики, и она затосковала по Фландрии. Нет, сегодня спокойно почитать не удастся, они с мужем идут на ужин к знакомым, смотреть новый дом. В обеденный перерыв, когда все спустились в кафетерий или жевали по углам свои бутерброды, С. достала из сумочки книгу, заперлась в женском туалете и принялась читать.
Ужин был в восемь. Собрались уже все — Ульрика в голубом, с сигаретой, вставленной в невероятно длинный мундштук. Седая. Поблескивающая золотом. Уверенная в себе, властная, ироничная; язычок у нее острый как бритва. В нескольких фразах, посвященных ее описанию, где-то между строчек таился намек на скрытую жестокость. А может, С. это только почудилось. Лонгфелло, еще слегка заспанный, какой-то отсутствующий, ни старый, ни молодой — словом, англичанин, — в вельветовом пиджаке с кожаными заплатками на локтях. Фертильная (ах, как С. любила это определение: «фертильная», хоть и не понимала толком, что оно значит) Анна-Мария, худенькая и гибкая, в длинной белой плиссированной юбке и белом пуловере, ласково поздоровалась с хозяйкой, словно дочка с мамой — или, скорее, внучка с бабушкой? Она ослепительно улыбалась, беззастенчиво, во весь рот, словно говоря: «Смотрите, мне скрывать нечего!» И еще мсье Фрюхт — маленький, асимметричный, с угловатыми движениями. При взгляде на него невольно возникало желание отыскать следы какого-то скрытого увечья, и — правильно! — вы с разочарованием обнаруживали, что ничего такого нет и в помине. И наконец — а как же! — молодой темнокожий американец, красивый и стройный. Упоминалось, что близорукий Лонгфелло чуть не принял его за лакея. С этим Лу Как-Его-Там (английские фамилии всегда составляли проблему для С., которая не сильна была в иностранных языках) Ульрика познакомилась недавно. Она утверждала, что он пишет лучшие детективы в Америке и у него большое будущее. Воспользовавшись случаем, Ульрика пересказала содержание его последнего романа «Бог дерева»: старушенция в инвалидной коляске, старейшина рода, изобретательно убивает докучливых наследников с помощью сока ландыша, добавляемого в вечерний чай. Молодой человек, слушая комплименты, удовлетворенно улыбался. Подали закуски — овощи с гриля, а к ним — вино, марка которого С., разумеется, ничего не говорила. Хозяйка задавала тон беседе. Казалось, она держит всех в руках, как пачку салфеток.