— Мать, вон девки пришли за пуховым одеялом, — объявил Матушек.
Пододвинул им один свободный стул. Халина присела на краешек, а Ивонка осталась с ребенком стоять на пороге.
— Ну, ваше здоровье, — произнес Гураль и опрокинул рюмку. Остальные тоже выпили, но молча. Крякнули, запили «фантой».
Хозяйка скрылась в комнате и тотчас вернулась с тюком, завернутым в полиэтилен и перевязанным веревкой. Заворковала над ребенком.
— Звать-то как?
— Еще не назвали, — быстро отозвалась Халина.
Ивонка начала нервно переминаться с ноги на ногу.
— А крестины когда?
Халина пожала плечами.
— Одеяло хоть куда, — сказала Матушкова. — Все лето проветривалось на чердаке. Пододеяльник-то есть?
— Вон его отец, — вдруг угрюмо выпалила Ивонка от двери и кивнула на Гураля.
Повисло неловкое молчание.
— Ну, Ивонка? — подбадривала ее мать.
— Ты его отец, — на этот раз она взглянула ему прямо в глаза.
Матушкова сдвинула с лобика младенца шапочку и пристально посмотрела на него.
— У меня своих четверо, — наконец выдавил Гураль. — Послушай, чего ты ко мне привязалась, сама не знаешь, кто с тобой спал.
— Эй! — грозно сказала Халина.
— Я с ней спал, — выкрикнул Грач.
Язык у него заплетался, в глазах гулял пьяный огонек. Быстро мужик хмелел.
— Да, спал с ней, — произнес он, растягивая слова. — Но я с-п-а-а-л; так наквасился, что вмиг заснул, значит, это не я.
— Она уже к Владеку ходила и его норовила охомутать. Кто ж знает, чье это дитя…
— Дитя оно все ж таки дитя, — вмешалась Матушкова.
— Да она с солдатом с погранзаставы путалась. Все видели, — добавил Гураль. — Ищи теперь иголку в сене.
Он поднялся, снял с вешалки шапку и направился к двери.
— Боже ж мой, — запричитала хозяйка. — Что ж ты, мать, за ней не уследила? Сама виновата, Халина, сама.
— Вы так думаете? Что же мне, за ногу ее привязывать? Интересно, а что бы вы на моем месте сделали? Да ведь она — ребенок, хоть с виду и зрелая баба.
— Ежик? — обратилась вдруг, подстегнутая нехорошим предчувствием, Матушкова к самому молодому из мужчин, своему племяннику.
Гураль замешкался в дверях.
Ежик покраснел до самых кончиков ушей, его пронзительно-голубые, как у многих местных, глаза, казалось, стали еще ярче.
— Это не я, теть. Я осторожно.
Грач осклабился и загоготал:
— Без пол-литры не разберешь. Ну, хозяйка, с вас причитается.
Матушкова застыла в растерянности посреди кухни, посматривая то на Ежика, то на Гураля, то на мужа. Сейчас она выглядела еще более тучной, тяжелой, как комод. Все ждали, что она скажет, а она мелко перебирала губами, словно лепила особое слово, дающее в одночасье название всему, с начала до конца. По-видимому, это ей все же не удалось, потому что она подошла к столу, хлопнула ладонью по клеенке и крикнула:
— А ну, будет глаза заливать. Марш по хатам, ить сочельник завтра, дома дел у всех полно.
Схватила узел и всунула его Халине в руки. Та обхватила одеяло, прижала к себе, будто чудовищных размеров конверт с новорожденным, и, уткнувшись лицом в полиэтилен, разрыдалась. Матушкова лихорадочно принялась убирать со стола. Гости молча поднялись и направились к двери.
И тут заговорил ее муж.
— Погоди, погоди, — сказал он. — Постой.
Умолк, словно еще раздумывал, принимал решение, барабаня пальцами по столу.
— Я — отец этого мальца.
Наступило долгое молчание. Он сидел. Его жена стояла посреди кухни, а все остальные мялись у двери в луже растаявшего снега. Потом Матушкова заголосила что было сил:
— Ты че, сдурел, что ль? Да какие ж у тебя дети. У нас уже двадцать лет детей нету, все знают, что не может у тебя быть детей после той аварии.
— А ну, баба, помолчи. Заткнись. Мой это ребенок.
Грач, покачнувшись, рухнул на стул.
— Ну и ладушки. Коль так, надо отметить…
Ивонка, переступая с ноги на ногу, тупо качала ребенка.
— Так ведь… — завела опять Матушкова, ее толстые пальцы подхватили край фартука и прижали к глазам. Потом выбежала, хлопнув дверью.
Матушек полез в буфет и вытащил бутылку. Вынул из мойки рюмки и разлил водку на шестерых.
— Ей нельзя, — сказала Халина. — Восемнадцати еще нет. И грудью кормит, — кивнула она на Ивонку.
Выпили в торжественном молчании.
— Крестины-то когда? — поинтересовался Матушек.