Ее Мирек автомеханик. В каком-то вымышленном сервисе где-то в Кобылисах или еще дальше (заметьте, речь идет о противоположном конце города) он меняет несуществующим водилам несуществующие покрышки. Вот об этом мы с Веткой каждую пятницу и болтаем: о воображаемых людях и вещах. О мечтах. О призраках.
— Обычно язык у него развязывается уже в постели. То есть уже после… — смеется Ветка и награждает меня коротким контрольным взглядом, чтобы удостовериться, верю ли я в эту хренотень.
Я киваю.
— Иногда он готов трепаться до самого утра, — добавляет она с благодарностью.
— Да, бывает, — говорю я искушенно. — После секса они такие типа беззащитные и вместе с тем… — Я прищуриваю глаза и делаю вид, что пытаюсь припомнить умиротворенное поведение Либора, — да, я согласна, и еще такие покладистые. Более открытые.
Ветка радостно поддакивает. Она добровольно признает мое превосходство, хотя чувствует, что это не вопрос опытности, а вопрос воображения: она уже поняла, что мои мечты более давние и глубокие, чем у нее. Кроме того, она знает, что на шкале уродливости я перед ней — прочная девятка, возможно, восьмерка, тогда как она безнадежная десятка.
— Секс всегда раскупоривает их, — говорю я, и мы обе смеемся.
Иногда Ветка, заболтавшись, перестает себя контролировать.
— Все равно они кажутся мне немного комичными — я имею в виду, когда кончают, — шепчет она. — Тебе нет? Как они потом лежат с этим своим сморщенным баклажанчиком.
Бог мой, Ветка, что ты несешь! — думаю я. Тормози, девка, тормози!
— Он показывается тебе голым и после секса? — говорю я с нарочитым сомнением. — Чудно! Либор после секса сразу же прикрывает его периной.
Ветка мгновенно теряет уверенность. Нет, ей бы экзамена у Марии не выдержать!
— И Мирек тоже, — выпаливает она поспешно. — Я имела в виду перед тем как прикроется… Понимаешь?
Она глазами выклянчивает у меня согласие, и я великодушно дарую его.
Несколькими месяцами позже наши пятничные встречи внезапно прекращаются. Однажды по какой-то причине не могу прийти я, в следующий раз — она. Вероятно, мы обе боимся, что нашу тихую договоренность под названием Я знаю, что ты знаешь, что я знаю мы не сумеем сохранить. Все эти враки становятся для нас невыносимо тягостными.
Еще раз мы встречаемся в июле после окончания школы: Ирена неожиданно звонит мне, и мы отправляемся немного побродить по набережной. Ни о Либоре, ни о Миреке мы уже не говорим.
Ева
Вышибалы она постепенно перестает любить. Хотя и довольно приятно быть в центре внимания, однако это начинает действовать на нервы, и в конце концов ей надоедает. Она обычно за капитана, а значит, под неусыпным приглядом: кому она чаще всего пасует, как изгибается и подпрыгивает, увертываясь от мяча. Разонравились ей вышибалы еще и потому, что она постоянно в фокусе внимания Джефа — и не только во время игры. Сперва он еще пытается скрыть это, но спустя неделю-другую ухлестывает за ней в открытую. Утром является в класс и смотрит на нее так, что и слов не надо… Причем его глаза выражают такое же неистовство, как когда он пытается вышибить ее из игры.
Более чем двадцать лет спустя Ева понимает его. Мало кто тогда думал, что все три года она не позволяла ему ничего, кроме поцелуев и нежных поглаживаний. Он нравился ей конечно, но любить его она не любила (после свадьбы Джеф иной раз напоминал ей об этом, и они вместе посмеивались). Тем не менее однокашники, учителя и ее родители с самого начала считали их идеальной парой. В последнем классе уже все без доли сомнения полагали, что у них близкие отношения (правду знали только Том и Скиппи). Когда Джеф не приходил утром в школу, классная руководительница при всех выясняла у Евы причину. Когда Евин отец поехал за новой машиной, то взял с собой Джефа. Ева понимала, что с ней происходит нечто противоположное тому, что происходит с большинством девушек ее возраста: она делает вид, что занимается сексом, и родители вроде бы ничего не имеют против, хотя о Джефе (да и о ней самой) мало что знают. Почему они в это поверили? Она просто чувствовала себя виноватой, что водит всех за нос. И почему именно Джеф? — спрашивала она себя. Она что, должна выйти за него замуж и иметь от него детей лишь потому, что он ее забронировал? Или потому, что он красивый? Или потому, что эта идея всем нравится?
Стыдится она и той истовости, которую невольно возбуждает в Джефе. Сексуальность, считала она, это нечто глубоко интимное, однако Джеф своими откровенными ухлестываниями высвечивает ее, выставляет всем напоказ. Он так старательно пытается залезть ей в трусики (как в своей пресловутой манере сформулировал Скиппи), что Еве и самой кажется, будто на глазах у всех она ходит в одних трусиках. Как бы это лучше выразить? Почти так же чувствовала она себя еще в начальной школе, когда мальчишки пускали ей зайчики на грудь и она со стыда готова была провалиться сквозь землю. Если немного утрировать, то бешеную одержимость Джефа она воспринимала чуть ли не как доносительство.