— Почему они все время бегают? — бросаю я громко.
— Мне тоже любопытно.
— Я поняла, что значит быть взрослым: способность ходить медленно.
Мария награждает меня испытующим взглядом. Ты удивлена? — думаю я удовлетворенно. Вартецкий раздевается — для сорокалетнего с хвостиком он выглядит классно — и идет к нам в воду.
— «Разыгрались волны под ногами, разбрелись широкими кругами», — пародийно декламирует он.
— «А на реченьке у скал муж зеленый хлопать стал», — отвечаем мы ему веселым девичьим хором.
Между тем Руда с ключом на указательном пальце хмуро обходит машину и носком ботинка осторожно пробует покрышки.
— Руда, — кричат ему Иржина с Аничкой, — подвезешь нас?
Руда колеблется — явно представляет себе промоченные чехлы.
— Вас — куда угодно!
Могу поспорить, что вечером он не будет пить и как минимум раза два пойдет перепарковать машину — лишь для того, чтобы усовершенствовать задний ход и порадоваться виду засветившейся приборной доски. Я не прочь поделиться этим с Марией, но помалкиваю. Руда открывает чемодан, и Джеф с Томом с преувеличенной осторожностью вынимают четыре бутылки, оплетенные цветным прорезиненным шнуром (куда лучше, если бы стекло защищали джут или толстая солома), и ритуально ставят их на траву. Выглядит это смешно: вид у них такой важный, будто они манипулируют не дешевым вином, а бомбой. Том, торжественно подняв одну из бутылок над головой, поворачивается к нам, словно демонстрирует спортивный трофей, свидетельствующий о его небывалой удали; но, как всякий, кто по-настоящему любит, я способна прощать.
— Ура, — кричу я, — пошли выпивать!
До того самого дня я практически в рот не брала алкоголя: пиво мне не нравится, белое вино, которым меня отец раза два торжественно потчевал, слишком кислое, от сладких ликеров меня разнесет, а от газированного шампанского у меня изжога. Папа знает о моей неопытности и, очевидно, обеспокоен.
— Мне вроде ясно, что там все будут закладывать, — замечает он накануне моего отъезда на Слапы.
— Ну нет, не будут.
Он награждает меня укоризненным взглядом, означающим: Пусть я только водитель автобуса, но я не дурак.
— Не хочешь же ты на виду у всех там блевать, верно?
Он усмехается и выжидает. Его прагматизм вполне убеждает.
— Нет, не хочу.
— Разумно. Наконец-то мы нашли общий язык, — довольно заключает папа. — Итак, первое: исключительно вино. Ясно? Прежде всего ты непременно должна чего-нибудь съесть. Много воды и ни одной стопки крепкого. Не мешать. И во-вторых: пить медленно.
— А как это сделать?
— Пей из маленькой рюмочки. Стограммовую от двухсотграммовой небось отличить можешь? И только отхлебывай.
Я слушаю внимательно, знаю, что получаю советы настоящего спеца.
— После каждой рюмки сделай минутную паузу и следи за собой. В любом случае пей не больше полулитра. Соблюдай свой интерес.
— Ладно, ладно.
Полночь: в начале июня ночь неожиданно теплая, ясное небо вызвездилось. Благодаря папиным указаниям я все время трезвая — в отличие от многих одноклассниц, которых вино развезло настолько, что они разбрелись по дачкам. Эда отключился прямо на дощатом полу террасы, где мы сидим, и Аничка с Веткой под всеобщее ликованье накрыли его военным брезентом, застилавшим пинг-понговый стол. Скиппи кое-как держится на ногах, но по его рубашке всем видно, что его уже вывернуло. Вартецкий уезжает.
Через десять минут после его отъезда встает и Ева: удивительно прямая, устало-бледная, пленительно красивая.
— Пойду поплаваю, — говорит она.
Том пытается перехватить ее взгляд. Мария наклоняется к Иржине и что-то ей шепчет; Иржина кивает. От воды веет холодом, пламя свечек в баночках от варенья трепещет. Джеф решительно качает головой.
— Сказано — никакого ночного плаванья. Кто пил, плавать не будет.
— Я не пила, — отсекает Ева и исчезает в темноте.
Мы пораженно замолкаем: королева ушла.
— Смотрите не уделайтесь из-за нее все, — шипит Зузана, но ей никто не отвечает.
Через час на террасе нас всего восемь. Вечеринка кончилась — и никакие слова о самых стойких и верных ничего не меняют.