Папа снова засыпает.
— Дорога! — нетерпеливо кричит старик с соседней койки. — Дорога!
— Недотрога, — отвечаю я успокаивающе. — Еще есть такая, одна на сто.
Он опять затихает. Хотя бы это утешает меня.
Ева
Ежегодным встречам с одноклассниками, которые с поразительным упорством устраивают Мария и Зузана, она всегда радуется, не понимая даже почему. Чего она неизменно ждет от них? — спрашивает Ева самое себя, но все равно всякий раз заходит к парикмахеру и покупает себе что-нибудь новенькое.
В последние годы народу опять прибавилось. Наверное, причиной тому — сантименты. Как говорит Том: ностальгия цепляется за что угодно. Они, мол, стали сознавать, что другой, лучшей молодости у них не будет, и пытаются довольствоваться тем, что было. Кроме того, такие встречи внушают им и уверенность предвидения: быстро меняющийся мир начинает пугать их, а на встречах пусть подчас они и удивляют друг друга, но — не пугают. Знают, что могут от самих себя ждать. В этом безусловно что-то есть.
В первый год после развода они с Джефом назло друг другу пришли оба. Это и мой класс, говорила она ему взглядом. Джеф, за которым неусыпно следили остальные, небрежно поцеловал ее в щеку. Сидели, естественно, порознь. Ева чувствовала, что он с удовольствием с кем-нибудь поболтал бы, но ее присутствие сковывало его. Не ускользало от Джефа и то, что к ней то и дело кто-то подсаживался, например Скиппи или Том. Наконец, он не выдержал, напился и на виду у всех стал целоваться с чужой встреченной на пути к туалету девушкой, но при этом умудрялся смотреть Еве в глаза. С того времени они приходят поочередно: Ева — в нечетные годы, в четные — Джеф.
В этом году очередь Евы.
Она выходит из трамвая на остановку раньше и потом нарочно едва плетется. Однако все равно в указанном ресторане она первая. Более двадцати минут она одиноко сидит за единственным свободным столиком и поминутно отбивается от назойливых посетителей.
Четыре ослепительно молодых лица; одно — девичье — отделяется от остальных и направляется к ней.
— Не сердитесь, этот стол занят, — терпеливо повторяет Ева. — У нас встреча одноклассников по гимназии.
Недовольная, неодобрительная усмешка. Они пришли повеселиться, а эта тетка портит им всю обедню. Мы что же, утратили право на жизнь? Мне сорок один, и она с удовольствием сбросила бы меня со скалы, злобно думает Ева, снисходительной улыбкой отражая взгляд этой девушки.
Когда наконец приходят Мария, Том и все прочие, она с укором им все рассказывает.
— В следующий раз приду на час позже! Надо же — почти полчаса сидеть здесь в полном одиночестве!
— И давать отпор уничижительным взглядам тех, к кому старость еще не подступила… — говорит Том.
Все принимают это за веселую реплику.
— Вам кажется это смешным? — не понимает Ева. — Вам кажется смешным, что половина всех телевизионных реклам полна худых шестнадцатилетних моделей? Нормально ли это?
А когда разговор заходит о пражских забегаловках и кофейнях, Ева высказывает идею создания клуба, который назывался бы Сорок с хвостиком. Она считает, что Прага в таком клубе крайне нуждается. Люди ее возраста могли бы потанцевать там без привычного ощущения своей неуместности.
— Лучше уж Пятьдесят с хвостиком, — говорит Катка.
— Такой клуб существует, — замечает Мария. — Он называется «На Влаховце».
И вновь Ева единственная, кто не смеется. Может, и впрямь у нее нет чувства юмора. Она видит все эти тусклые пломбы, мосты и коронки, и ей хочется умереть. Приходит официантка, Том заказывает вино.
— Для меня — минералку, — заявляет она.
Мария вынимает из сумки три декоративные свечки и одну за другой зажигает; молодежь за соседними столами с неприязнью смотрит на нее. Ева думает о Рудольфе. На их встречи он всякий раз приезжал на автомобиле, несмотря на то что метро или трамвай доставили бы его быстрее, да и не было бы проблем с парковкой, но, вероятно, у него были на то основания; поэтому он никогда не пил и многие годы составлял с ней и еще несколькими трезвенниками пренебрегаемое, осмеиваемое меньшинство. Они только делали вид, что насмешки поддатиков, как называл Рудольф остальных одноклассников, задевают их, на самом деле они держались даже с некоторым высокомерием вплоть до того дня, как позапрошлой весной — абсолютно трезвый — Рудольф разбился где-то у польской границы в своем новеньком «опеле». Утром будете нам завидовать, вы, поддатики, говаривал он. Чему они будут завидовать — что у меня не болит голова? — вдруг подумалось Еве.