Ирена видела, что люди, полагавшие, что решают ее судьбу, по-своему правы. Виновна она была, это ей самой совершенно ясно, но в то же время она чувствовала, что есть и какая-то неувязка, что-то не совсем так, в чем-то допущена ошибка. Они до конца всего не поняли, а она со своей стороны не знала, как им это разъяснить.
И там, по другую сторону стола сидел Илмар, человек, которого она любила. Любила раньше и любила сейчас, хоть и узнала, для чего он с нею сблизился и сколь иллюзорны были его чувства, пылкие слова и поцелуи. У него хватило сил ласкать своего врага, змею, тварь — все это он делал из чувства долга. Он играл в шахматы со своей собственной судьбой, со смертью — один неверный ход, и он потерял бы все, чем дорожит человек. Это была совсем иная борьба, иной героизм и проявление силы, чем, скажем, у какого-нибудь подполковника Черепова, который передвигал фигуры в этой игре из своего надежного кабинета, опасностям подвергал других… за деньги… А сам оставался в безопасности. Как непохожи люди друг на друга! Одними она сейчас могла восхищаться, несмотря на то, что они ей угрожали, а других презирать, хоть они и защищали ее и платили ей жалованье.
Она стала смиренной и маленькой. Лишь один раз, будто моля о помощи, она робко взглянула на Илмара, едва приметно улыбнулась. Он отвернулся и оставил без ответа ее немой вопрос. Она была одинока. Если б, она знала, как ее трагическое смирение в сочетании с неотразимой красотой сейчас угнетали Илмара…
Он был более ошеломлен, нежели та, кого должна была ошеломлять тень нависшей смерти. И стало ему почему-то невыносимо тягостно.
Обвинение было зачитано, свидетели — Илмар и Савелис — сообщили все, что им было известно самим и что выяснила Анна Вийуп в своем последнем разговоре с братом. Цауна встал и спросил:
— Ирена Зултнер, все ли вам понятно из того, что вы сейчас услышали?
— Да… — ответила она испуганно и торопливо. — Все поняла.
— Признаете ли вы себя виновной по выдвинутым против вас обвинениям? — продолжал Цауна.
— Так все и было, — подтвердила Ирена. — Но… — она хотела что-то сказать, но не могла привести мысли в порядок. Знала — надо, чтобы предотвратить ошибку, которая неминуемо произойдет, если она промолчит, но нужная мысль, нужная нить никак не давалась. Ирена устала, ее охватила апатия, и некому было стряхнуть с нее окончательно эту сонливость.
Цауна посмотрел на часы.
— Четверть одиннадцатого. У нас еще есть немного времени. Прежде чем писать приговор, предоставляю подсудимой последнее слово.
Сказав это, он снова сел.
В этот момент вмешался Илмар.
— Одну минуту, друзья… — воскликнул он и встал. — Если уж судить, то надо соблюдать, в пределах наших возможностей и умения, также и внешнюю форму суда.
— Чего тебе еще не хватает? — нетерпеливо заерзал Цауна.
— Я еще не исполнил свою обязанность защитника, — резко ответил Илмар. — Вы обвиняете, вы допрашиваете и даете подсудимой последнее слово, но забываете, что после этого больше не будет места ни для каких дебатов. Остается лишь приговор и кара.
— Что ты хочешь этим сказать? Разве виновность подсудимой еще недостаточно ясна? Ты же не собираешься отрицать то, в чем она сама призналась? — в голосе Цауны звучала угрюмая насмешка — этот человек играл свою роль достойно.