– Я должен проехать через Райхштет, забрать одного из моих бригадиров, так что нам придется покататься. Может, начнете рассказывать? Жил-был человек…
– Он жил один, в своих владениях, с двумя собаками, – сказал Адамберг.
– Хорошее начало, комиссар, мне нравится, – в четвертый раз хохотнул Трабельман.
Припарковавшись на маленькой стоянке Райхштета, майор заговорил серьезно:
– В вашей истории много убедительного, не стану спорить. Но если молодую Винд убил ваш человек – я говорю «если», – получается, что он уже полвека гуляет по свету со своим трезубцем-трансформером. Отдаете себе в этом отчет? Сколько ему было лет, когда он начал, ваш судья – Синяя Борода? В младших классах?
Слова другие, но смысл возражений тот же.
– Да нет.
– Итак, комиссар, в каком году он родился?
– Не знаю, – решил уклониться Адамберг, – и мне ничего не известно о его семье.
– Получается, он далеко не мальчик, правда? Между семьюдесятью и восемьюдесятью, так?
– Да.
– Мне не стоит напоминать вам, какая нужна сила, чтобы нейтрализовать взрослого человека и убить его тремя ударами шила?
– Вилы увеличивают силу удара.
– Но потом убийца оттащил свою жертву и ее велосипед в поле, за десяток метров от дороги, причем ему пришлось миновать дренажную яму и взобраться на насыпь. Представляете, как тяжело тащить неподвижное тело? Элизабет Винд весила шестьдесят два килограмма.
– Когда я видел его в последний раз, он был немолод, но от него исходила сила. Это правда, Трабельман. Рост – метр восемьдесят пять, ощущение мощи и энергии.
– Вот именно – «ощущение», комиссар, – сказал Трабельман, открывая заднюю дверцу и коротко, по-военному, здороваясь с бригадиром. – И когда же это случилось?
– Мне было двадцать.
– Мне смешно это слышать, Адамберг, просто смешно. Я могу так к вам обращаться?
– Прошу вас.
– Мы поедем прямо в Шильтигем, минуя Страсбург. Тем хуже для собора. Полагаю, вы не сильно расстроитесь?
– Сегодня мне это безразлично.
– А мне – так и всегда. Древности меня не впечатляют. Я его раз сто видел, но не люблю.
– А что вы любите, Трабельман?
– Жену, детей, работу.
Как все просто.
– И сказки. Обожаю сказки.
Это уже сложнее, поправил себя Адамберг.
– Но сказки – это тоже древность, – заметил он. – Да, и подревнее вашего типа. Но продолжайте.
– Мы можем сначала заехать в морг?
– Хотите снять мерку? Почему бы и нет.
Адамберг заканчивал свой рассказ, когда они вошли в дверь института медико-судебной экспертизы.
– Что? – закричал Трабельман, застыв посреди холла. – Судья Фюльжанс? Вы рехнулись, комиссар?
– Почему? – спокойно спросил Адамберг. – Что в этом такого?
– Черт побери, да вы знаете, кто такой судья Фюльжанс? Какие уж тут сказки! Вы бы еще сказали, что огонь изрыгает не дракон, а прекрасный принц.
– Он красив, как принц, что не мешает ему изрыгать огонь.
– Вы понимаете, что несете, Адамберг? О процессах Фюльжанса написана книга. Далеко не каждый судья в стране удостаивается такой чести, правда? Он выдающийся юрист и справедливый человек.
– Справедливый? Он не любил ни женщин, ни детей. Не то что вы, Трабельман.
– Я не сравниваю. Судья был выдающийся деятель, его уважали.
– Опасались, Трабельман. У него была разящая рука.
– Такая и нужна, чтобы вершилось правосудие.
– И длинная. Живя в Нанте, он мог надавить на суд в Каркассоне.
– У него был авторитет, с его мнением считались. Вы меня насмешили, Адамберг, здорово насмешили.
К ним подбежал человек в белом халате:
– Мое почтение, господа.
– Привет, Менар, – буркнул Трабельман.
– Простите, майор, я вас не узнал.
– Представляю вам нашего парижского коллегу, комиссара Адамберга.
– Я много о вас слышал. – Менар пожал ему руку.
– Он весельчак, – уточнил Трабельман. – Менар, отведите нас к Элизабет Винд.
Менар аккуратно отвернул простыню, и они увидели тело молодой покойницы. Несколько секунд Адамберг стоял неподвижно, потом осторожно повернул ее голову, чтобы рассмотреть синяк на затылке, и сконцентрировал все внимание на ранах на животе.
– Похоже, между крайними ранами сантиметров двадцать, – сказал Трабельман.
Адамберг покачал головой и вынул из сумки сантиметр.
– Помогите мне, Трабельман. У меня всего одна рука.
Майор развернул сантиметр. Адамберг приложил конец к краю первой раны и протянул его до края третьей.
– Шестнадцать и семь десятых сантиметра, Трабельман. Я же говорил.
– Это случайность.
Не отвечая на последнюю реплику, Адамберг измерил максимальную ширину линии повреждений.
– Восемь миллиметров, – объявил он, сворачивая сантиметр.
Трабельман дернул шеей – он был смущен.
– Полагаю, в участке вы назовете мне глубину ран? – спросил Адамберг.
– И покажу шило, человека, который наносил им удары, и его отпечатки.
– Вы все-таки посмотрите мои папки?
– Я профессионал, как и вы, комиссар. И не оставляю без внимания ни одну версию.
Трабельман издал смешок, и Адамберг не понял, к чему он относится.
В шильтигемском участке Адамберг положил свои папки на стол майора, пока бригадир ходил за шилом. Орудие убийства в пластиковом пакете было абсолютно новым и выглядело бы самым невинным образом, если бы не следы крови.
– Если я соглашусь с вами, – Трабельман сел за стол, – я сказал если, – нам придется искать человека, купившего четыре шила, а не одно.
– Вы зря потратите время. Этот человек, – Адамберг не решался называть фамилию Фюльжанса, – не совершает подобных ошибок, он никогда бы не купил четыре шила одновременно, как последний любитель. По этой же самой причине он выбирает самые ходовые модели и покупает их в разных магазинах, с разрывом во времени.
– Я бы поступал так же.
У себя в кабинете майор вел себя жестче, его веселость почти иссякла. Наверное, все дело в позе – Трабельман сидел, а может, в официальной обстановке, решил Адамберг.
– Одно шило могло быть куплено в Страсбурге в сентябре, – сказал он, – второе в июле в Рубэ, и так далее. Так ничего проследить не удастся.
– Да, – согласился Трабельман. – Хотите увидеть нашего подозреваемого? Еще несколько допросов, и он признается. Когда мы его взяли, он был в стельку пьян – закачал в себя по меньшей мере полторы бутылки виски.
– Отсюда и амнезия.
– Вы на это купились, так? А я нет, комиссар. Если адвокаты построят защиту на амнезии и помрачении рассудка, он получит на десять-пятнадцать лет меньше. Трюк простой, но он срабатывает. В амнезию я верю не больше, чем в вашего прекрасного принца, обернувшегося драконом. Идите, Адамберг, взгляните на него и убедитесь сами.
Бернар Ветийе, человек лет пятидесяти, длинный, худой, с опухшим лицом, полулежал на койке и почти не отреагировал на приход Адамберга. Все легавые одинаковы. Комиссар спросил, согласен ли он поговорить, и задержанный кивнул.
– Мне все равно нечего вам рассказать, – сказал он глухим голосом. – Башка пустая, все забыл.
– Знаю. А что было до того, как вы оказались на дороге?
– Да я знать не знаю, как туда попал. Не люблю ходить. Три километра, не ближний путь.
– Да, но что было до дороги? – настаивал Адамберг.
– Ну, я пил.
– Где?
– Сначала в кабаке.
– В каком?
– В «Бочонке», рядом с лавкой зеленщика. Не совсем уж я и безмозглый, правда?
– А потом?
– Ну, потом они меня выкинули, как обычно, деньги-то кончились. Я был такой теплый, что и спорить не стал, решил поискать нору и прилечь. Сейчас здорово холодно. Мой угол заняли какие-то парни с тремя собаками. Я пошел по улице и очутился в сквере, в каком-то желтом пластиковом кубе для детей. Все теплее, чем на улице. Смахивает на будку с маленькой дверцей. А на полу что-то вроде мха. Но он не настоящий, чтобы дети не поранились.
– Какой сквер?
– Да тот, где стоят столы для пинг-понга, поблизости от кабака. Я не люблю ходить.