– Так зовут предателя в «Графе Монте-Кристо». Жуткий мерзавец.
– Интересно.
– Другое предположение интереснее, – сказал Данглар, махнувший оба стакана шампанского. – Она происходит от д'Англар, а Англар – от древнегерманского «Angil-hard».
– Переведите, старина.
– В слове «Angil» скрещиваются два корня – «меч» и «ангел». А «hard» переводится как «тяжелый, крепкий, стойкий».
– Выходит, вы стойкий Ангел-меченосец. Это гораздо красивее несчастного Первого Человека, в одиночестве машущего руками на горе. Страсбургскому собору не устоять против вашего Ангела-мстителя. К тому же собор закупорен.
– Неужели?
– Да. Драконом.
Адамберг посмотрел на часы. Оставалось пять часов и сорок четыре с половиной минуты полета. Он понял, что находится на правильном пути, но вряд ли продержится до конца. Ему никогда не приходилось говорить семь часов подряд.
Внезапно загорелось световое табло, и все его усилия пошли прахом.
– Что это? – встревожился Данглар.
– Пристегните ремень.
– Зачем?
– Воздушные ямы, ничего страшного. Нас может слегка тряхнуть, только и всего.
Адамберг воззвал к Первому Человеку, молясь, чтобы тряска оказалась минимальной. Но тот был занят другими делами и плевать хотел на его молитвы. Самолет то и дело нырял на несколько метров вниз. Даже самые опытные путешественники посерьезнели, стюардессы сели на откидные стульчики и пристегнули ремни, молодая женщина вскрикнула. Данглар закрыл глаза и часто задышал. Элен Фруасси с тревогой смотрела на него.
Внезапно Адамберга посетило вдохновение, и он повернулся к сидевшей сзади Ретанкур.
– Лейтенант, – шепотом сказал он, просунув нос между сиденьями, – Данглар не справляется. Вы умеете делать усыпляющий массаж? Можете одурманить, обезболить, убить?
Ретанкур кивнула, и Адамберг даже не удивился.
– Все получится, если он не поймет, что это исходит от меня, – сказала она.
Адамберг кивнул.
– Данглар, – сказал он, беря заместителя за руку, – не открывайте глаза, сейчас вами займется стюардесса.
Он сделал знак Ретанкур, что можно начинать.
– Расстегните ему три пуговицы на рубашке, – велела она, отстегивая ремень.
Кончики ее пальцев заплясали по шее Данглара, как по клавиатуре рояля, массируя позвоночник и шею и замирая на висках. Фруасси и Адамберг наблюдали за волшебством, творившимся в содрогавшемся самолете, переводя взгляд с рук Ретанкур на лицо Данглара. Дыхание капитана замедлилось, черты лица разгладились, и через четверть часа он крепко заснул.
– Он принимал успокоительные? – спросила Ретанкур, убирая пальцы с затылка капитана.
– Тонну, – ответил Адамберг.
Ретанкур посмотрела на часы:
– Он, наверное, всю ночь не сомкнул глаз. Теперь проспит часа четыре, а когда проснется, мы будем над Ньюфаундлендом. Вид суши успокаивает.
Адамберг и Фруасси обменялись взглядами.
– Она меня завораживает, – прошептала Фруасси. – Для нее любовная неудача – все равно что букашка под ногами.
– Любовные неудачи, Фруасси, не букашки, а высокие стены. Нет ничего зазорного в том, что преодоление бывает тяжелым.
– Спасибо, – прошептала Фруасси.
– Вы знаете, лейтенант, Ретанкур меня не любит.
Фруасси не стала спорить.
– Она вам не говорила почему? – спросил комиссар.
– Нет, она о вас никогда не говорит.
Шпиль высотой в сто сорок два метра может покачнуться по той только причине, что великанша Ретанкур даже поговорить о вас не хочет, подумал Адамберг. Он посмотрел на Данглара. Во сне на лицо капитана вернулись краски, воздушные ямы его больше не волновали.
Самолет готовился к посадке, когда капитан проснулся. На его лице отразилось изумление.
– Работа стюардессы, – объяснил Адамберг. – Мастер своего дела. Будем надеяться, что она полетит с нами и назад. Посадка через двадцать минут.
Данглар все еще ощущал на себе воздействие расслабляющего массажа и почти спокойно перенес пытку приземлением, хоть и испытал два прилива паники, когда самолет резко выпустил шасси и начал торможение. Покинув наконец грозную машину, он выглядел свежим – в отличие от усталых коллег. Два часа спустя они оказались в гостинице. Из-за разницы во времени работа должна была начаться только назавтра, в два часа дня.
Адамберга поселили в двухкомнатном номере на шестом этаже, новом, белом, образцово-показательном, да еще с балконом. Допотопная привычка предоставлять привилегии начальникам. Он долго стоял, глядя на дикие берега реки Утауэ, на другой стороне ярко светились окнами небоскребы Оттавы.
На следующий день перед зданием ККЖ стояли три машины с эмблемами в виде головы бизона в овале из кленовых листьев, увенчанном английской короной. Французов ждали три человека в форме. Один из них – Адамберг идентифицировал его по погонам как старшего суперинтенданта – наклонился к соседу.
– Как ты думаешь, кто из них комиссар? – спросил суперинтендант у своего коллеги.
– Самый маленький. Брюнет в черной куртке.
Адамберг подумал: Брезийон и Трабельман наверняка порадовались бы. Самый маленький. Его внимание отвлекали прыгавшие по улице белочки, такие же шустрые и безмятежные, как парижские воробьи.
– Брось, не пори чушь, – не согласился суперинтендант. – Он же одет как бродяга.
– Не кипятись, говорю тебе, это он.
– Может, вон тот стильный рыхляк?
– Говорю тебе, это брюнет. Во Франции он крупная шишка, настоящий ас. Так что заткнись.
Суперинтендант Орель Лалиберте покачал головой и направился к Адамбергу, протягивая ладонь для рукопожатия:
– Добро пожаловать, старший комиссар. Не слишком устали в дороге?
– Спасибо, все сложилось удачно, – осторожно ответил Адамберг. – Рад с вами познакомиться.
Они пожали друг другу руки в неловкой тишине.
– Жаль, что наступили холода, – с широкой улыбкой прогрохотал Лалиберте. – Садитесь в машины, нам ехать десять минут. Сегодня мы вас утомлять не будем, – добавил он, приглашая Адамберга в свою машину. – Нанесем ознакомительный визит.
Отделение ККЖ располагалось в парке, который во Франции назывался бы лесом. Лалиберте ехал медленно, и у Адамберга было время разглядеть каждое дерево.
– Ну, у вас и просторы! – Он был впечатлен увиденным.
– Да. Как мы говорим, у нас нет истории, зато есть география.
– Это клены? – спросил Адамберг, ткнув пальцем в стекло.
– Да.
– Я думал, у них красные листья.
– Считаешь, они недостаточно красные, комиссар? Это ведь не флаг. Есть красные, оранжевые, желтые. Иначе было бы скучно. Значит, ты и есть босс?
– Точно.
– Ну, на главного комиссара не тянешь. Вам что, разрешают так одеваться?
– У нас полиция это не армия.
– Да ты не нервничай. Я мужик прямой: говорю, что думаю. Всегда. Лучше, чтобы ты знал об этом с самого начала. Видишь здания? Это ККЖ, здесь мы будем работать.
Парижане собрались у больших коробок из стекла и кирпича, среди красных деревьев. Входную дверь охранял черный бельчонок с орешком в лапках. Адамберг отстал на три шага, чтобы поговорить с Дангларом.
– Здесь принято разговаривать со всеми на «ты»?
– У них это норма.
– Мы должны брать с них пример?
– Поступаем, как кому удобно и хочется. Адаптируемся.
– Как он вас обозвал? Я не понял, что такое «рыхляк»?
– Нескладный увалень.
– Ясно. Как он сам о себе сказал: Орель Лалиберте мужик прямой.
– Это точно, – подтвердил Данглар.
Лалиберте провел французскую команду в большой общий зал – наподобие парижского Соборного – и быстро представил всех друг другу. Члены квебекской команды: Митч Портленс, Реаль Ладусер, Берта Луисез, Филибер Лафранс, Альфонс Филипп-Огюст, Жинетта Сен-Пре и Фернан Санкартье. Потом суперинтендант перешел к делу:
– Каждый из вас берет себе в напарники одного из инспекторов Парижского уголовного розыска. Каждые два-три дня будете меняться. Старайтесь, но не надрывайтесь и не носите за ними чемоданы, они не инвалиды. Они учатся, тренируются. Так что не наседайте. И не издевайтесь, они часто вас не понимают и сами говорят странно. Они такие же лоботрясы, хоть и французы. Я на вас рассчитываю.