– Попроси своих людей сесть, Орель. Я не хуже вас знаю эти приемчики, и мне не нравится то, что происходит. Ты как будто забыл, что я полицейский.
Лалиберте жестом приказал Портленсу и Филиппу-Огюсту отступить. Они достали блокноты.
– Это допрос? – спросил Адамберг, кивнув на инспекторов. – Или беседа коллег?
– Не действуй мне на нервы, Адамберг. Мы записываем для памяти, вот и все.
– Ты тоже не дави мне на психику, Орель. Я на ногах двадцать два часа, и ты это знаешь. Письмо, – добавил он. – Покажи мне это письмо.
– Я сам тебе его прочту, – сказал Лалиберте, открывая толстую зеленую папку. – «Убийство Кордель. Комиссар Ж.-Б. Адамберг, Париж, Уголовный розыск. Задействован лично».
– Грубо. И слишком откровенно, – прокомментировал Адамберг. – Ты поэтому ведешь себя как легавый? Ты позвонил в Париж и сказал, что я нужен тебе по делу, а теперь выясняется, что я под подозрением.
– Заметь – я этого не говорил.
– Тогда не держи меня за идиота. Покажи мне письмо.
– Хочешь проверить?
– Именно так.
На странице, вышедшей из обычного принтера, действительно была всего одна строчка.
– Полагаю, ты проверил отпечатки?
– Ни одного.
– Когда ты его получил?
– Когда всплыл труп.
– Где всплыл?
– Там, куда его бросили. Вода замерзла. Помнишь, как холодно было на прошлой неделе? Тело лежало подо льдом, и нашли его только в среду. На следующий день, в полдень, мы получили письмо.
– То есть ее убили до заморозков, раз убийца смог сбросить тело в воду.
– Нет. Преступник разбил лед на поверхности и столкнул тело в воду, забросав сверху камнями. Ночью вода снова замерзла.
– Откуда ты все это знаешь?
– Ноэлла Кордель купила в тот день новый ремень и надела его. Мы знаем, где она ужинала и что ела. Холод сохранил содержимое ее желудка нетронутым. Мы точно знаем, когда произошло убийство. Не сомневайся, мы все проверили.
– Тебя не беспокоит анонимное письмо, полученное на следующий день после публикации сообщений об убийстве?
– Нет. Мы получаем много подобной корреспонденции. Люди не любят общаться с полицейскими напрямую.
– Их можно понять.
Выражение лица Лалиберте неуловимо изменилось. Суперинтендант был опытным игроком, но Адамберг читал по глазам лучше детектора лжи. Лалиберте перешел в наступление, а Адамберг скрестил руки на животе и откинулся на спинку стула, став еще более невозмутимым.
– Ноэлла Кордель умерла вечером двадцать шестого октября, – сообщил суперинтендант. – Между двадцатью двумя тридцатью и двадцатью тремя тридцатью.
«Отлично», – подумал Адамберг, осознавая всю неуместность такой реакции в сложившихся обстоятельствах. В последний раз он видел Ноэллу, когда убежал от нее через окно, вечером 24 октября. Он опасался смертного приговора, ждал, что Лалиберте назовет вечер 24 октября.
– Точнее время назвать нельзя?
– Нет. Она ужинала около половины восьмого, и переваривание уже началось.
– В каком озере вы ее нашли? Далеко отсюда?
В озере Пинк, подумал Адамберг, где же еще?
– Продолжим завтра, – внезапно решил Лалиберте, поднимаясь. – А то ты вот-вот спустишь собак на квебекских копов. Я просто хотел поставить тебя в известность. Вам забронировали два
номера в гостинице «Бребеф», в парке Гатино. Годится?
– Бребеф – это фамилия?
– Да, одного француза. Он был упрям как мул, и ирокезы его сожрали – за то, что пытался вешать им лапшу на уши. Мы заедем за вами в два часа, чтобы вы успели отдохнуть.
Суперинтендант – снова сама любезность – протянул ему руку.
– И ты расскажешь мне историю с вилами.
– Если сумеешь услышать, Орель.
Вопреки благим намерениям, Адамберг не мог думать о поразительном совпадении, столкнувшем его с Трезубцем на другом конце света. Мертвецы путешествуют с быстротой молнии. Он почувствовал опасность в маленькой церкви в Монреале, когда Вивальди нашептывал ему, что Фюльжанс знает об охоте, и советовал ему быть осторожным. Вивальди, судья, квинтет, подумал он и провалился в сон.
Ретанкур постучала в его дверь в шесть утра по местному времени. Он только что принял душ и заканчивал одеваться, так что перспектива начать трудный день с беседы с лейтенантом ему не улыбалась. Он предпочел бы полежать и подумать – побродить среди миллионов клеточек своего запутавшегося мозга. Но Ретанкур уже села на кровать и поставила на низкий столик термос с настоящим кофе – где только она его нашла? – две чашки и свежие булочки.
– Взяла в кафе, – пояснила она. – Так мы сможем спокойно поговорить. Не хочу, чтобы рожа Митча Портленса испортила мне аппетит.
Ретанкур молча выпила первую чашку черного кофе и съела булочку. Адамберг не пытался помочь ей завязать беседу, но его молчание лейтенанта не смущало.
– Я вот чего не понимаю, – начала Ретанкур, утолив первый голод. – Мы в отделе никогда не слышали про убийцу с вилами. Полагаю, это старое дело, но, судя по тому, как вы посмотрели на убитую, оно затрагивает вас лично.
– Ретанкур, вам поручили это задание, потому что Брезийон не отпускает своих людей поодиночке. Но вы не обязаны выслушивать мои излияния.
– Не согласна, – возразила лейтенант. – Меня послали, чтобы защищать вас, но я не смогу этого сделать, если не узнаю правду.
– Я в этом не нуждаюсь. Сегодня передам информацию Лалиберте, и на этом все закончится.
– Какую информацию?
– Узнаете одновременно с ним. Он ее примет или не примет, но будет волен поступать с ней по своему усмотрению. А завтра мы уедем.
– Вы уверены?
– Почему бы и нет, Ретанкур?
– Вы умный человек, комиссар. Не делайте вид, что ничего не заметили.
Адамберг вопросительно посмотрел на нее.
– Лалиберте ведет себя совершенно иначе, – продолжила Ретанкур. – И он, и Портленс, и Филипп-Огюст. Суперинтендант обомлел, когда вы начали делать замеры. Он ждал чего-то иного.
– Вы правы.
– Думал, вы сломаетесь. Увидев раны и лицо жертвы. Потому и устроил представление в двух актах. Но все пошло не так, и это его смутило. Смутило, но не переубедило. Его люди тоже в курсе. Я не сводила с них глаз.
– А я ничего не заметил. Мне казалось, что вы сидите и скучаете в уголке.
– Военная хитрость. – Ретанкур снова налила кофе. – Мужчины не обращают внимания на некрасивых толстух.
– Неправда, лейтенант, я имел в виду совершенно другое.
– А я – именно это, – сказала она, небрежным жестом отметая его возражения. – Они не смотрят на бесформенную телку, она им неинтересна, и они о ней забывают. Я на то и рассчитываю. Добавьте сюда туповатое безразличие, сгорбленную спину, и можете быть уверены, что сами увидите все, а вас – никто. Это не всем дано, но мне всегда здорово помогало.
– Вы преобразовали вашу энергию? – улыбнулся Адамберг.
– В невидимость, – серьезно подтвердила Ретанкур. – Я наблюдала за Митчем и Филиппом-Огюстом – они обменивались знаками, как заговорщики. То же повторилось в ККЖ.
– В какой момент?
– Когда Лалиберте сообщил вам дату преступления. Вы не отреагировали, и это их разочаровало. Но не меня. Вы потрясающе хладнокровны, комиссар. Вы играли, но выглядело все очень натурально. Чтобы хорошо делать свое дело, я должна знать больше.
– Вам поручили сопровождать меня, Ретанкур.
– Я сотрудник отдела и выполняю свою работу. Я догадываюсь, что они ищут, но хочу узнать вашу версию. Вы должны доверять мне.
– А почему, лейтенант? Вы ведь меня не любите.
Неожиданное обвинение не смутило лейтенанта.
– Не очень, – подтвердила она. – Но это ничего не меняет. Вы мой начальник, и я выполняю свою работу. Лалиберте хочет вас подловить, он убежден, что вы знали девушку.
– Он ошибается.
– Вы должны доверять мне, – спокойно повторила Ретанкур. – Вы полагаетесь только на себя. Всегда, но сейчас это неправильно. Если только у вас нет серьезного алиби на вечер двадцать шестого октября, начиная с половины одиннадцатого.