– Держи, – сказал он, протянув пакеты Санкартье и едва заметно подмигнув ему. – Здесь шесть флаконов. Поделись с Жинеттой, если ей нравится запах. Когда закончатся, позвони.
– Что там у тебя? – буркнул Лалиберте. – Французское винишко?
– Мыло с миндальным молочком. Это не взятка чиновнику, а мягчительное для мозга.
– Кончай острить, Адамберг. У нас есть работа.
– В Париже уже больше десяти вечера, и только Данглар знает, где я держу свой архив. Лучше всего будет послать ему домой факс. Тогда он прочтет его утром и мы выиграем время.
– Ладно, парень. Давай. Пиши своему рыхляку. Адамберг получил возможность написать Данглару от руки – единственное, что пришло ему в голову во время короткой операции «мыло». Мыслишка была детская, но могла сработать. Он изменит свой почерк – Данглар знает его наизусть, – укрупнив буквы «Д» и «Р» с намеком на Дело Рафаэля. Коротенькая записка, в которой встречались слова: ДанглаР, уДРужить, аДРес, АДамбеРг, спокойно позволяла ему это сделать. Оставалось надеяться, что Данглар углядит тайный знак и, прежде чем отсылать документы, вынет из дела компрометирующие документы.
Суперинтендант прочел факс, и он понесся по проводам через Атлантику, унося с собой надежду комиссара. Теперь оставалось уповать на тонкий ум Данглара. У него мелькнула мысль об Ангеле с мечом, и он воззвал к нему, прося с самого утра вооружить заместителя его главным оружием – логикой.
– Он получит факс завтра. Больше я ничего сделать не могу, – заключил Адамберг, поднимаясь.
– А у меня есть вопрос. Четвертый, остающийся неясным пункт. – Суперинтендант отогнул четвертый палец.
«Педантичность, педантичность и еще раз педантичность».
Адамберг сел перед факсом. Лалиберте остался стоять. Еще один полицейский приемчик. Адамберг попытался поймать взгляд Санкартье, который так и стоял, прижимая к себе пакет с мылом. В его глазах, где всегда плескалась доброта, комиссар прочел предупреждение. Ловушка. Будь осторожен.
– Ты разве не говорил, что начал охоту на него в восемнадцать лет? – спросил Лалиберте.
– Именно так.
– Тридцать лет – не многовато?
– Не больше, чем пятьдесят лет убийств. Каждому свое – он настаивает, и я настаиваю.
– Вы во Франции не знаете, что такое закрытые дела?
– Знаем.
– У тебя что, никогда не оставалось нераскрытых дел?
– Немного.
– Но оставались?
– Да.
– А почему ты не бросил это?
– Я тебе уже сказал – из-за моего брата.
Лалиберте улыбнулся, как будто выиграл очко. Адамберг повернулся к Санкартье. Тот же сигнал.
– Ты так любил своего брата?
– Да.
– Ты хотел за него отомстить?
– Я хотел доказать его невиновность, Орель, а не отомстить.
– Не придирайся к словам, это одно и то же. Знаешь, на что, по моему мнению, похоже твое расследование? Которое ты мусолишь уже тридцать лет?
Адамберг молчал. Санкартье взглянул на своего суперинтенданта, из его глаз исчезла вся доброта. Жинетта продолжала смотреть в пол.
– На навязчивую идею, – объявил Лалиберте.
– По твоему понятию, Орель, по твоему.
Лалиберте сменил позицию и угол атаки.
– Теперь поговорим как полицейские. Тебе не кажется странным, что твой убийца-путешественник убивает у нас в тот момент, когда здесь находится его преследователь? То есть ты, одержимый навязчивой идеей полицейский, гоняющийся за ним тридцать лет? Такое совпадение не кажется тебе странным?
– Конечно, кажется. Если это совпадение. Я же сказал, что после убийства в Шильтигеме Фюльжанс знает, что я дышу ему в затылок.
– Бред! Неужели ты полагаешь, что он приехал сюда, чтобы подразнить тебя? Да будь у него хоть капля мозгов, он дождался бы, пока ты уедешь. Парень, убивающий раз в четыре или шесть лет, мог бы потерпеть две недели.
– Я – не он.
– Вот в этом-то я и не уверен.
– Объяснись, Орель.
– Лично я считаю, что ты бредишь. Он повсюду тебе мерещится, этот Трезубец.
– Плевать я хотел на то, что ты думаешь, Орель. Я рассказываю тебе то, что знаю, и то, во что верю. Не хочешь – не слушай. Веди свое расследование, а я буду вести свое.
– Ладно, завтра, в девять. – На лицо суперинтенданта вернулась улыбка, он протянул Адамбергу руку. – У нас впереди чертова прорва работы. Мы просмотрим твои папки вместе.
– Нет. – Адамберг встал. – Тебе понадобится на эту работу целый день, а я знаю их содержимое наизусть, так что завтра я поеду к брату. Встретимся во вторник утром.
Лалиберте нахмурился.
– Я свободен? Да или нет? – спросил Адамберг.
– Не лезь в бутылку.
– Значит, я еду к брату.
– Где он, твой брат?
– В Детройте. Сможешь дать мне машину?
– Конечно.
Адамберг направился к Ретанкур, которая так и сидела в кабинете суперинтенданта.
– Я знаю, у тебя приказ, – со смехом сказал Лалиберте. – Не принимай на свой счет, но я не понимаю, на черта тебе такой лейтенант. Колеса она не изобретет. Я бы ее в свою команду не взял.
Оказавшись в номере, Адамберг не решился позвонить Данглару, чтобы попросить его изъять некоторые документы. Возможно, телефон прослушивается. Когда Лалиберте узнает, что Фюльжанс мертв, дело примет иной оборот. Ну и что? Суперинтендант ничего не знал о его отношениях с Ноэллой, и, не будь анонимного письма, вообще бы им не заинтересовался. Во вторник они расстанутся, не придя к согласию, как и с Трабельманом, и – привет горячий! – каждый поведет свое расследование.
Комиссар быстро собрал сумку. Он рассчитывал ехать всю ночь, поспав два часа в дороге, и приехать в Детройт утром, чтобы не упустить брата. Он так давно не видел Рафаэля, что даже не волновался – таким нереальным казалось ему все это предприятие. Он надевал футболку, когда в номер вошла Ретанкур.
– Черт, Ретанкур, могли бы постучать.
– Простите, боялась вас упустить. Когда мы отправляемся?
– Я еду один. Это частное дело.
– У меня приказ, – уперлась лейтенант. – Я вас сопровождаю. Повсюду.
– Вы мне симпатичны, Ретанкур, и я знаю, что вы готовы помочь, но это мой брат, мы не виделись тридцать лет. Так что оставьте меня в покое.
– Сожалею, но я еду. Не волнуйтесь, я вам не помешаю.
– Отпустите меня, лейтенант.
– Как хотите, но ключи от машины у меня. Пешком вы далеко не уйдете.
Адамберг шагнул к ней.
– Вы сильный человек, комиссар, но ключей у меня не отберете. Давайте бросим эти детские штучки. Мы едем вместе и будем вести машину по очереди.
Адамберг остыл. Сражаясь с Ретанкур, он потеряет не меньше часа.
– Ладно, – смирился он. – Раз уж вы прицепились, как репей, идите собирать вещи. У вас три минуты.
– Я уже собралась. Встречаемся у машины.
Адамберг оделся и присоединился к своему лейтенанту на парковке. Белокурая телохранительница направила всю свою энергию на его охрану, причем исключительно навязчивую охрану.
– Я сяду за руль, – объявила Ретанкур. – Вы полдня боролись с суперинтендантом, а я дремала на стуле и прекрасно отдохнула.
Ретанкур отодвинула сиденье, чтобы устроиться поудобнее, и включила зажигание. Когда стрелка спидометра подобралась к отметке 90 километров в час, Адамберг призвал лейтенанта к порядку, и она сбавила скорость. В конечном итоге, Адамберг был рад возможности расслабиться. Он вытянул ноги и сложил руки на животе.
– Вы не сказали им, что он умер, – бросила Ретанкур, когда они отъехали на несколько километров.
– Они узнают завтра утром. Вы зря волновались – у Лалиберте на меня ничего нет. Кроме анонимки. Мы закончим во вторник и улетим в среду.
– Если закончите во вторник, в среду мы не улетим.
– Почему?
– Потому что они предъявят вам обвинение.
– Вам нравится драматизировать, Ретанкур?
– Я наблюдаю. Перед гостиницей стояла машина. Они едут за нами от самого Гатино. Они следят за вами. Филибер Лафранс и Реаль Ладусер.
– Слежка – еще не обвинение. Вы сильно преувеличиваете.
– На листке анонимного письма, которое Лалиберте не хотел вам показывать, были две тонкие черные полоски, в пяти сантиметрах от верхнего края и в одном сантиметре от нижнего.