– И Брезийон отменяет отсрочку? – спросил Адамберг, убитый услышанным.
– Этого он не сказал.
– А что есть по убийствам?
– Я выяснил, что Александра Клара, как и Люсьена Леграна и Огюста Прима, никогда не существовало. Имена вымышленные. На остальное из-за звонка окружного комиссара у меня времени не было. Кроме того, на нас свалилось убийство на улице дю Шато. Кто-то из околоправительственных кругов. Не знаю, когда смогу снова заняться Учеником. Мне очень жаль, комиссар. – Данглар отключился.
Адамберга накрыла волна отчаяния. Страдающий бессонницей охранник и соображения Лалиберте почти похоронили его. Все рушилось, тонкая ниточка надежды порвалась. Никто его не подставлял и не выдавал. Никто не сообщал суперинтенданту о потере памяти. Значит, никто не подстраивал ему амнезии. В деле не было третьего действующего лица, орудующего из-за кулис. Он был совершенно один на тропе, с вилами в руке, и Ноэлла его шантажировала. А в мозгу у него разгоралось убийственное безумие. Как когда-то у его брата. Возможно, он последовал его примеру. Клементина подошла и молча протянула ему стакан портвейна.
– Рассказывай, малыш.
Адамберг говорил монотонным голосом, глядя в пол.
– Так рассуждают легавые, – мягко сказала Клементина. – У них свои соображения, у вас – свои.
– Клементина, я был там один.
– Точно вы знать не можете, потому что не помните. Вы с Жозеттой поймали то чертово привидение?
– А что это меняет, Клементина? Я был один.
– Гоните прочь черные мысли – это всего лишь мысли, – приказала она, сунув ему в руку стакан. – Незачем проворачивать нож в ране. Лучше вернитесь к Жозетте, но сначала выпейте.
Жозетта, все это время молча сидевшая у камина, хотела было что-то сказать, но раздумала.
– Не томи, Жозетта, что за дурацкая привычка! – раздраженно бросила Клементина, не выпуская изо рта сигарету.
– Тут деликатное дело, – объяснила Жозетта.
– Нам не до околичностей, разве не видишь?
– Я вот что думаю: если мсье Данглар – так, кажется, его зовут? – не может сейчас заняться нашими убийствами, почему бы нам не сделать эту работу самим? Проблема в том, что придется покопаться в архивах жандармерии.
– И что тебя смущает?
– Он. Он ведь комиссар.
– Уже нет, Жозетта. Я тебе раз сто это повторила. И вообще, жандармерия и полиция – два разных ведомства.
Адамберг поднял затравленный взгляд на старушку.
– У вас получится, Жозетта?
– Один раз я залезла в файлы ФБР – просто так, шутки ради, чтобы расслабиться.
– Не извиняйся, Жозетта. Расслабилась – ну и на здоровье.
Адамберг со все большим изумлением взирал на эту маленькую женщину – на одну треть она была воплощением благопристойности, на вторую треть – деликатности, на третью – олицетворением хакерства.
После ужина – Адамберга Клементина принудила есть силой – Жозетта занялась полицейскими файлами. Она положила слева от клавиатуры список с тремя датами: весна 1993-го, зима 1997-го, осень 1999-го. Время от времени Адамберг подходил взглянуть, как продвигается дело. Вечером старушка переобулась в огромные серые тапочки, и ее ноги стали похожи на ступни маленького слоненка.
– Файлы хорошо защищены?
– Повсюду сторожевые вышки, но этого следовало ожидать. Хранись там досье на меня, я бы не хотела, чтобы первая попавшаяся старая перечница в теннисках рылась в нем.
Клементина ушла спать, и Адамберг остался у камина один. Он смотрел на огонь, машинальным жестом сплетая и расплетая пальцы, и не услышал, как подошла Жозетта. Звук шагов приглушали хакерекие тапочки.
– Держите, комиссар, – сказала она, скромно протягивая ему листок. Она просто хорошо выполнила свою работу, это ведь все равно что сбить яичный крем, только в компьютере, при чем же здесь талант? – В марте девяносто третьего года, в тридцати двух километрах от Сен-Фюльжан, сорокалетняя Гислен Матер убита у себя дома тремя ударами ножа. Жила одна в сельском доме. В феврале девяносто седьмого года, в двадцати четырех километрах от Пьонса, молодая девушка Сильвиана Бразилье была убита тремя ударами шила в живот. В воскресенье вечером она одна ждала автобус на остановке. В сентябре девяносто девятого года семидесятилетний Жозеф Февр убит в тридцати километрах от Солесма, тремя ударами ножа.
– Кто был обвинен в этих преступлениях? – спросил Адамберг, беря у нее листок.
– Вот, – указала дрожащим пальцем Жозетта. – Женщина-алкоголичка, слегка чокнутая, жила в лесной хижине, местные считали ее ведьмой. По делу молодой Бразилье был задержан безработный, завсегдатай баров в Сент-Элуа-ле-Мин, это недалеко от Пьонса. А за убийство Февра был задержан лесник; он спал на скамье на окраине Камбре, содержание алкоголя у него в крови оказалось очень высоким, в кармане был найден нож.
– Амнезия?
– У всех.
– Орудие убийства прежде никогда не использовалось?
– Во всех трех случаях.
– Великолепно, Жозетта! Теперь мы встали на его след, начиная с Кастеле-Лез-Орм в сорок девятом году и до Шильтигема. Двенадцать убийств, Жозетта. Можете себе такое представить?
– Тринадцать убийств, комиссар, если считать с квебекским.
– Я был один, Жозетта.
– Вы с вашим помощником говорили об ученике. Если он после смерти судьи убил четыре раза, почему не мог сделать этого в Квебеке?
– По одной простой причине. Если бы он поехал в Квебек, то лишь для того, чтобы подстроить мне
ловушку, как другим козлам отпущения. Если ученик или подражатель продолжил начатое Фюльжансом, значит, он поклоняется судье и страстно желает завершить дело его жизни. Но этот человек – будь то мужчина или женщина, – даже зараженный безумием Фюльжанса, не сам Фюльжанс. Тот ненавидел меня и хотел моей гибели. Но тот, другой, не питает ненависти, он меня не знает. Подражать судье – это одно, но убивать, чтобы преподнести меня в подарок покойнику, это совсем другое. В такое я не верю. Потому и повторяю, что был один.
– Клементина называет такие рассуждения мрачными.
– Может и так, но это правда. Если последователь существует, он не стар. Поклоняться свойственно молодым. Ему лет тридцать или сорок. Люди этого поколения очень редко курят трубку, а хозяин «Schloss» курил, и у него были седые волосы. Нет, Жозетта, версия о последователе никак не проходит. Это тупик.
Жозетта мерно покачивала ногой в серой тапке, постукивая пяткой по старому кафельному полу.
– Тогда, – произнесла она наконец, – остается поверить в живых мертвецов.
– Разве что.
Они надолго замолчали. Жозетта ворошила угли в камине.
– Вы не устали, моя милая? – спросил Адамберг и сам себе удивился – он обратился к ней словами Клементины.
– Мне часто приходится путешествовать по ночам.
– Возьмем этого Максима Леклерка или Огюста Прима, дело не в имени. После смерти судьи он стал невидимкой. Почему? Одно из двух: либо ученик пытается создать иллюзию, что его кумир жив, либо наш живой мертвец не хочет открывать свое лицо.
– Потому что для всех он мертв.
– Именно так. За четыре года никто ни разу не видел Максима Леклерка. Ни сотрудники агентства, ни горничная, ни садовник, ни почтальон. За покупками ездила служанка. Указания хозяин передавал письменно или по телефону. Вывод – человек может оставаться невидимым, ему ведь удалось. И все-таки, Жозетта, полностью укрыться от глаз людских, по-моему, невозможно. Прятаться два года – согласен, но не пять и не шестнадцать. Это может срабатывать, если не возникнет непредвиденных обстоятельств, чего-то срочного, незапланированного. А за шестнадцать лет всякое могло произойти. Перетрясем по дням все эти годы – сумеем найти это непредвиденное.
Жозетта слушала, как старательный хакер, ожидающий более точных указаний, и кивала головой, и качала ногой.
– Думаю, надо искать врача. Внезапный приступ, падение, рана. Нечто такое, что вынуждает любого человека звать на помощь. Он не позвал бы местного врача, а обратился бы в «Скорую помощь», к тем, кого видишь раз в жизни и кто сразу тебя забывает.