– Согласна, – сказала Жозетта. – Но такие службы хранят свои архивы не дольше пяти лет.
– Что приводит нас к Максиму Леклерку. Покопайтесь в архивах службы «Скорой помощи» департамента Нижний Рейн, возможно, там найдется упоминание о «Schloss» и вызове к призраку.
Жозетта вернула кочергу на место, поправила серьги и закатала рукава элегантного свитера. В час ночи она снова села за компьютер. Адамберг остался у камина один и подбросил в огонь пару поленьев, нетерпеливо-напряженный, как отец, ожидающий рождения первенца. Он придумал себе новую примету – держаться подальше от Жозетты, когда она общается с лампой Аладдина. Он не хотел сидеть рядом, чтобы не увидеть на ее лице гримасы разочарования. Он ждал, застыв в неподвижности, думая о перевалочной тропе с привидениями, цепляясь за ниточку надежды, которую пряла для него хрупкая старушка, и молясь, чтобы засовы пали, расплавились, как свинец, в гениальном озарении маленькой хакерши. Он запомнил термины, которыми она называла шесть степеней сложности ловушек: фигня, кайф, придется попотеть, колючая проволока, бетонная стена, сторожевые вышки. Однажды она миновала «сторожевые вышки» ФБР. Адамберг выпрямился, услышав шаркающие шаги в коридорчике.
– Вот, – сказала Жозетта. – Пришлось попотеть, но все получилось.
– Говорите же, – попросил Адамберг, поднимаясь.
– Два года назад, семнадцатого августа, в четырнадцать сорок, Максим Леклерк вызывал «скорую помощь». Тяжелый отек шеи и нижней части лица, вызванный семью укусами ос. Доктор приехал через пять минут. Он приезжал к нему еще раз – в восемь вечера, сделал второй укол. У меня есть фамилия врача. Венсан Куртен. Я позволила себе найти его данные.
Адамберг положил руки на плечи Жозетты, почувствовав ладонями, какие хрупкие у нее кости.
– В последнее время моей жизнью управляют руки волшебниц. Они перебрасываются ею, как мячом, то и дело спасая от падения.
– Вас это смущает? – серьезно спросила Жозетта.
Он разбудил своего заместителя в два часа ночи.
– Не вставайте, Данглар. Я просто хочу оставить сообщение.
– Сплю и слушаю.
– После смерти судьи в прессе было много его фотографий. Выберите четыре – две в профиль, одну анфас и одну вполоборота – и попросите лабораторию искусственно состарить лицо.
– В каждом хорошем словаре есть великолепные рисунки черепов.
– Это серьезно, Данглар, и это сейчас главное. На одном снимке ~ анфас – пусть приделают к лицу и шее отек, как будто человека покусали осы.
– Как скажете, – обреченно произнес Данглар.
– Перешлите их мне, как только будут готовы. И можете не искать недостающие убийства, я нашел все три и пришлю вам имена новых жертв. Теперь засыпайте, капитан.
– А я и не просыпался.
Брезийон выписал ему фальшивое удостоверение на имя, которое он с трудом мог вспомнить. Перед тем как звонить врачу, Адамберг прочел его шепотом вслух и осторожно вынул мобильник. Седая хакерша «усовершенствовала» его аппарат, и теперь из него в разных местах торчали шесть красных и зеленых проводков: телефон стал похож на расправившее лапки насекомое. Две маленькие кнопки смены частоты выглядели как глазки – Адамберг обращался с сотовым, как со священным скарабеем. В субботу, в десять утра, он дозвонился доктору Куртену домой.
– Комиссар Дени Лампруа, – представился Адамберг. – Парижский уголовный розыск.
Врачи, привычные к вскрытиям и захоронениям, не видят ничего особенного в звонке полицейского инспектора.
– Слушаю вас, – произнес доктор Куртен безо всяких эмоций в голосе.
– Два года назад, семнадцатого августа, вы ездили к пациенту, живущему в двадцати километрах от Шильтигема, в усадьбе под названием «Schloss».
– Перебью вас, комиссар. Я не помню больных, к которым выезжаю. Иногда у меня бывает по двадцать вызовов в день, я редко вижу одного и того же пациента дважды.
– Этого пациента семь раз укусили осы. У него был аллергический отек, и вам пришлось делать ему два укола – один после обеда, другой после восьми вечера.
– Да, я помню тот случай, потому что осы очень редко атакуют роем. Я переживал за старика. Он жил один, понимаете. Но был упрям, как осел, и не пожелал, чтобы я приехал еще раз. Но я все-таки заехал, после смены. Ему пришлось впустить меня – он дышал с трудом, потому что отек еще не спал.
– Вы могли бы описать его, доктор?
– Это нелегко. Я вижу сотни лиц. Старик, высокий, седые волосы, сдержанные манеры, кажется, так. Больше я ничего не могу добавить – лицо было деформировано отеком до самых щек.
– Я могу показать вам фотографии.
– Честно говоря, по-моему, вы теряете время, комиссар. Я хорошо помню только ос.
После обеда Адамберг помчался на Восточный вокзал, прихватив с собой портреты состарившегося судьи. Снова в Страсбург. Чтобы спрятать лицо и лысину, он надел канадскую ушанку с козырьком, которую купил ему Базиль, она была слишком теплой для такой погоды – с океана пришел антициклон. Врач наверняка удивится, если посетитель откажется раздеться. Куртену не понравилась настойчивость комиссара, Адамберг понимал, что испортил ему выходные.
Они сидели у заваленного стола. Куртен оказался молодым, хмурым, полнеющим человеком. Случай старика с отеком его не интересовал, и он не задавал вопросов о расследовании. Адамберг показал ему фотографии судьи.
– Лицо искусственно состарено, отек смоделирован, – пояснил он, объясняя, почему снимок такой странный. – Этот человек вам кого-нибудь напоминает?
– Комиссар, – спросил врач, – не хотите раздеться?
– Хочу,– ответил Адамберг, успевший вспотеть под шапкой. – Я подцепил вшей от кого-то из заключенных, и теперь у меня половина головы обрита.
– Странный способ лечения педикулеза, – заметил врач, после того как Адамберг снял шапку. – А почему не выбрили всю голову?
– Мне помогал друг, бывший монах. Потому так глупо и вышло.
– Забавно… – Врач удивленно покачал головой. Он начал рассматривать фотографии.
– Вот, – сказал он наконец, показав на фото в профиль. – Это мой старик с осами.
– Вы сказали, что очень смутно его помните.
– Его – да, но не ухо. Аномалии врачи запоминают лучше, чем лица. Я прекрасно помню его левое ухо.
– А что в нем не так? – спросил Адамберг, склонившись над фотографией.
– Вот эта средняя извилина. В детстве ему, скорее всего, исправляли торчащие уши. В те времена эта операция не всегда проходила успешно. У него остался шрам, и внешний край ушной раковины деформирован.
Фотографии были сделаны, когда судья еще работал. Он носил короткие волосы, и уши оставались открытыми. Адамберг познакомился с Фюльжансом, когда тот вышел на пенсию и носил более длинные волосы.
– Мне пришлось убрать волосы, чтобы осмотреть отек, – пояснил Куртен, – так я и заметил деформацию. Тип лица тот же самый.
– Вы уверены, доктор?
– Я уверен, что это левое ухо было прооперировано и что шов сросся криво. Уверен, что на правом ухе никакой травмы не было, как на этих фотографиях. Я посмотрел на него из любопытства. Но он наверняка не единственный француз с изуродованным левым ухом. Понимаете? Хотя случай редкий. Обычно уши одинаково реагируют на операцию. Очень редко шрам образуется с одной стороны. Так было у Максима Леклерка. Больше я вам помочь ничем не могу.
– В то время ему было около девяноста семи лет. Глубокий старик. Совпадает?
Врач недоверчиво покачал головой.
– Это невозможно. Моему пациенту было не больше восьмидесяти пяти.
– Вы уверены? – удивился Адамберг.
– Абсолютно. Если бы старику было девяносто семь лет, я не оставил бы его одного с семью укусами в шею. Я бы сразу его госпитализировал.
– Максим Леклерк родился в девятьсот четвертом году, – настаивал Адамберг. – Он уже лет тридцать как был на пенсии.
– Нет, – повторил врач. – Нет и еще раз нет. На пятнадцать лет меньше.
Адамберг не стал заходить в собор, опасаясь увидеть застрявшую во вратах пыхтящую Несси, куда она по глупости забралась вместе с драконом, или рыбу из озера Пинк, протискивающуюся через высокое окно нефа. Он остановился и провел ладонями по глазам. Ворошить листву в тенистых местах, рекомендовала Клементина, только так можно найти грибы правды. Сейчас он должен следовать за этим изуродованным ухом. Оно и впрямь слегка напоминает гриб. Он должен быть очень внимательным и не допустить, чтобы тяжелые мысли увели его в сторону от дороги. Но категорическое утверждение врача насчет возраста Максима Леклерка сбивало с толку. То же ухо, но другой возраст. Доктор Куртен определял возраст людей, а не призраков.