Какими-то путями (вероятно, через тех же Роу и Пембрука) вести о Кориэте доходили даже до самого короля. Известно, что незадолго до своей смерти Кориэт встретил прибывшего из Англии торговца и был сначала обрадован его словами о том, что добрый король Джеймс (Иаков) не забыл своего одкомбианца, но потом ужасно огорчился тем, как именно вспомнил о нем король: "Что, разве этот шут еще жив?".
После этого жить Томасу Кориэту действительно оставалось недолго. Он был болен, очень слаб, и вино, которым его хорошо угостили на английской фактории, ускорило развязку. Какое совпадение - ведь, по преданию, записанному Уордом через несколько десятилетий после смерти Уильяма Шакспера в Стратфорде, тот умер от "лихорадки", приключившейся после застолья с прибывшими из Лондона друзьями!
В декабре 1617 года капеллан Терри", в обществе которого одкомбианец провел свои последние дни, похоронил его где-то в районе Сурата (западное побережье Индии). Рассказ о смерти Кориэта Терри завершает: "Так закончил Кориэт, так он покинул сцену, и за ним должны последовать и все другие, как бы долго ни продолжалась их роль..." Терри замечает при этом, что, вероятно, жизнь Кориэта могла бы сложиться более благополучно, не окажись он в цепких руках выдающихся умов своего времени... Насколько капеллан Ост-Индской компании был посвящен в секреты кухни, где за несколько лет до того были приготовлены такие необыкновенные блюда, как "Кориэтовы Нелепости", "Кориэтова Капуста" и "Одкомбианский Десерт", - неизвестно...
В конце 1618 года прибывшее из Индии судно доставило в Лондон письмо Томаса Роу, сообщавшего среди других новостей и о смерти Томаса Кориэта. Известие это прошло почти незамеченным; единственным, кто на него публично откликнулся, был Водный Поэт Его Величества - насмешник и безжалостный преследователь одкомбианца. В той же книжке, где описывается плавание Тэйлора на лодке из оберточной бумаги с веслами из вяленой трески, он в прочувствованных и "почти нормальных" стихах простился после восьмилетней буффонады с ушедшим со сцены главным комическим персонажем удивительной игры, назвав себя при этом его товарищем:
"... Прощай, Томас, ты уже никогда не вернешься...
Увы, нам суждено расставаться с тем, что мы не можем сохранить,
Поэтому теперь мы оставляем тебя в покое навсегда".
Раблезианский карнавал
Слова Водного Поэта были эпилогом современника к необыкновенной истории жизни и литературной славы Томаса Кориэта из Одкомба. Некоторое время его имя еще встречалось кое-где в произведениях других его современников. Через четыре десятилетия Томас Фул-лер, собирая сведения о Кориэте для своей книги, смог узнать лишь, что тот был придурковатым шутом, служившим забавой для придворных остроумцев и их литературных друзей, и отличался уродливой формой головы. Потом наступает почти полное молчание. В Англии, раздираемой гражданской войной, политическими распрями, о необыкновенном путешественнике-скороходе и связанных с его именем причудливых книгах, похоже, забыли совсем. Поколение же "просветителей" взирало на этого (и не только на этого) странного пришельца из такого, казалось бы, недалекого прошлого с некоторой растерянностью, подобно троянцам, толпившимся вокруг деревянного коня, оставленного им уплывшими за море хитроумными греками.
"Кориэтовы Нелепости" переиздаются - без всяких комментариев - лишь в конце XVIII века. И только спустя еще одно столетие начали уточнять состав участников издания "Нелепостей", раскрывать псевдонимы, постепенно приближаться к смеховому кругу, в центре которого стоял обряженный в пестро размалеванные шутовские одежды странный одкомбианец, чья голова напоминала перевернутую сахарную.
Однако для широкого читателя книги Кориэта и вся удивительная история вокруг него продолжают оставаться малоизвестными. В своей монографии, посвященной Кориэту, Стрэчен исключительно высоко оценивает научные и литературные достоинства "Нелепостей", сожалея, что Кориэт заключил такую ценную работу в неуместную смеховую оболочку. На пародийный, комический, а то и просто фантастический характер многих сообщаемых Кориэтом о себе деталей (вроде развоза "Нелепостей" на "осле, несущем тайну", речей перед королем и Великим Моголом, скорости его пеших передвижений и многого другого) Стрэчен особого внимания не обращает, хотя они порой и ставят его в тупик. Не может он объяснить и появление огромного, не имеющего себе подобных свода пародийных издевательских "панегириков", принадлежащих перу самых выдающихся английских поэтов и писателей, в таком географическом труде. Действительно, над чем же смеются именитые авторы "панегириков", прямо-таки надрываются от хохота, что заставляет Водного Поэта корчиться в пароксизмах смеха при одном лишь упоминании имени Томаса Кориэта из Одкомба, что вообще означает эта продолжавшаяся целое десятилетие беспрецедентная буффонада вокруг столь выдающегося путешественника и писателя? На эти вопросы Стрэчен ответа дать не может, ибо он, как и другие английские историки, всерьез принимает откровенную комедию, дерзкий фарс за чистую монету, а безответного шута-выпивоху - за эрудированного страноведа и незаурядного писателя. Фарсовый, карнавальный, смеховой аспект, являющийся важнейшим и определяющим во всей необыкновенной истории "Князя Поэтов" Томаса Кориэта, остается ими непонятым.
Хантингтон Браун {12} в своем обстоятельном исследовании влияния Рабле на английскую литературу (1967) отметил огромное собрание пародийных панегириков в "Кориэтовых Нелепостях" (он называет это собрание лавиной, обвалом). Раблезианские элементы в этих стихах и в самой книге Кориэта бесспорны; имя Рабле прямо называется несколько раз, многочисленны аллюзии, прямые и скрытые цитаты из "Гаргантюа и Пантагрюэля". Однако Браун фактически проходит мимо других аспектов фарса о Кориэте, его своеобразия, его тесной связи с литературной и театральной действительностью эпохи.
Очень слабо исследован и такой важный аспект кориэтовской истории, как ее документально подтверждаемая близость к самой выдающейся (хотя всегда остающейся за занавесом) личности эпохи, - ведь все эти события происходят буквально рядом с Великим Бардом! Томас Кориэт и Уильям Потрясающий Копьем не только современники. У них оказываются одни и те же издатели (Блаунт, Торп, Джаггард) {13}, те же покровители (Пембруки); тех немногих поэтов, которые назвали имя Шекспира в своих произведениях, мы находим и среди кориэтовских "панегиристов". И в первую очередь их тесно связывает публично заявивший о личном знакомстве с обоими Бен Джонсон, чьими обращениями и стихотворениями начинаются как "Нелепости", так и посмертное шекспировское Великое фолио 1623 года. Однако, хотя, кроме Бена Джонсона, ни один имеющий открытое отношение к литературе современник Шекспира не может сравниться с Кориэтом по количеству и значительности подобных достоверных "пунктов соприкосновения" с Великим Бардом, имя удивительного одкомбианца стало появляться в некоторых шекспировских биографиях сравнительно недавно. Его упоминают - в нескольких фразах, - когда речь заходит об известном (но далеко не достоверном) описании Фуллером словесных поединков между Шекспиром и Джонсоном, или о более достоверных фактах: о не знавшем удержу остроумии и "практических шутках" собиравшихся в таверне "Русалка" джентльменов, любивших называть себя "британскими умами".
Итак, Томас Кориэт продолжает оставаться для английских историков и литературоведов неким загадочным ухмыляющимся сфинксом. Однако затянувшаяся загадочность этого явления не в последнюю очередь проистекает из непонимания многообразия проявлений смеховой культуры Средневековья и Возрождения, из которых самым ярким и известным (сегодня), но отнюдь не единственным и не исчерпывающим является великое творение Франсуа Рабле. "Гаргантюа и Пантагрюэль" - литературное произведение, хотя его образы, поднявшиеся из глубин народной смеховой культуры, и не укладываются в какие бы то ни было академические каноны. Явление же, имя которому - Томас Кориэт, - это не только литература; многочисленные и убедительные факты показывают, что перед нами - фарс, грандиозная, продолжающаяся целое десятилетие карнавальная Игра, действие которой все время переходит с печатных страниц на сцену реальной жизни и обратно. Фарс этот разыгран так дерзко, в таких необычных масштабах, что его театральная сущность до сих пор оставалась непонятой и не оцененной адекватно в контексте породившей его эпохи - шекспировской.
Так же как и книгу Рабле, фарс о Кориэте можно уподобить ларцу, за причудливым оформлением которого скрывается драгоценное содержание. Но великий француз не был шутом, безответным посмешищем; он был автором, и читатели смеялись не над ним, а над рассказываемыми им историями, над созданными его воображением героями. Кориэт же - сам главный герой разыгрываемого вокруг него фарса, отплясывающий вместе с потешающимися над ним остроумцами. И при этом он не фантастический гигант, а маленький человек во плоти и крови, "прописанный" в шекспировской Англии, которого то запихивают мокрого и съежившегося в раскрашенный сундук, то таскают по дорогам Европы и пустыням Азии, возводят в "сан" Великого Троянского Рыцаря, показывают королю и членам его семьи, сочиняют и издают от его имени книги и письма, и все время вокруг него карнавальный смех, обрушивающийся на нас со страниц "Нелепостей", "Капусты", "Десерта", "Писем из Индии", гротескных памфлетов Водного Поэта Его Величества.