— Нет времени, — схватил я ее за руку, — сейчас здесь будут десятки людей, которые просто жаждут выслужиться перед местным князьком, которого мы нечаянно обидели.
— Дворкин…
— Да? — я оглянулся, увидев в глаза Яны холодную пустоту.
— А ведь это все из-за тебя…Ты поломал тут все, пришелец из Зазеркалья.
— У каждого оно свое… у нас именно такое, где есть боль, смерть и страх, грязь и предательство.
— У меня ничего такого не было! — заревела она, колотя меня в грудь маленькими кулачками. Я терпел, обнял ее, гладя по спине грязной ладонью.
— Скоро все закончится, я вернусь в свой мир, ты напишешь лучший материал в истории, сотворив сенсацию. Мы победим в этой игре отражений!
Янка всхлипнула, но собралась.
— Надо бежать, — промолвила она, снова из женщины превратившись в журналистку.
— Надо… — согласился с ней, подавая руку Яне.
И мы еще долго пробирались через лес к выезду из Печенег. Грязные и голодные сумели остановить машину, которая под угрозами согласилась нас подкинуть до Харькова. А в поселке продолжалась непрерывная возня, связанная с нашими поисками. Все-таки, если Бог на свете есть, то он сегодня был к нам благосклонен. Мы сумели выпутаться из ужасной передряги, да еще и добраться до города. Но я никогда не забуду перепуганные глаза молодого мальчишки, везущего нас в Харьков на своей старой «копейке». За кого он нас принял? Киллеров? Обычных воров или бандитов? То-то он бы удивился, разглядев в чумазых попутчиках известную харьковскую журналистку и писателя детективов.
ГЛАВА 20
Грязные, усталые мы выпали из легенды отечественного автопрома на Московском проспекте у метро Дворец спорта. Моя куртка и туфли были безбожно испачканы глиной, руки в капельках крови Божены Калиновской, да и Красовская выглядела не лучше. Дети подземелья, блин…Или лучше сказать дети Зазеркалья в нашем случае?
Похлопал себя по карманам, с удовлетворением отметив, что портмоне из дорогой кожи все еще при мне. Осмотрел Яну, которая за дорогу так и не произнесла ни слова. Конечно же, винила во всем меня, а как иначе? Ведь это, своим появлением, внес сумбур и полный кавардак в ее размеренную жизнь успешной харьковской журналистки.
— Поедем? — кивнул я на длинную аллигатороподобную тушу новенького троллейбуса.
— А нас пустят туда?
Что-то мне не нравился ее голос…Что-то обреченное было в нем, словно ее обладательница сломалась, отступила перед жизненными трудностями. Это было страшно! Холодные голубые глаза смотрели на меня обреченным взглядом, полным разочарования. Что поделать, я не принц на белом коне из сказки с хорошим концом. Я заблудившийся в собственном Зазеркалье человек, желающий все исправить, наладить и привести в порядок.
— Конечно пустят, — улыбнулся я ей, попытавшись приободрить. Боль в ее глазах немного угасла, а потом, когда мы заняли места в самом конце салона, она безмолвно уставилась в окно, наблюдая за шелестящим мелким проливным дождем, бьющимся раненной птицей в стекло.
Я не стал ее тревожить. Самому было погано на душе. Перед глазами стояла Божена, умирающая у меня на руках. Странно…по идее я должен к ней испытывать какое-то чувство, сродни ненависти, но ничего кроме жалости и сострадания к нелепой смерти девчонки, запутавшейся в жизненных сложностях, не было.
— Наступна зупинка Бульвар Слинька! — хриплый прокуренный голос кондуктора заревел на весь салон, заставив вздрогнуть.
Яна спокойно встала и направилась к выходу, мерно локтями расталкивая стоящих в проходе людей. Кое-кто возмущался, обзывал бичарой, бомжевской подстилкой, но она шла вперед, гордо подняв свою очаровательную головку. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Видок у нас, правда, был еще тот…
Грязные, усталые, вымотаны до предела, как морально, так и физически, мы еле нашли в темноте уличных фонарей нужный нам дом, где жила бабушка Божены Калиновской.
Прохожие торопились домой, в тепло родного уютного очага, а мы, как два беспризорника со стороны молча наблюдали за ними. Говорить сил уже не было. Мне спешить некуда, мой дом оказался волею пана Вышицкого по ту сторону Зазеркалья, а Яна…Только теперь я понял, почему она ввязалась во всю эту авантюру. Она была одинока. Мучительно больно, наверное, каждый день приходить в пустую квартиру, где тебя никто не ждет, не спросит как прошел день или заботливо принесет тапочки.
Пачка сигарет промокла, и я еле смог ее раскурить, с наслаждением втягивая в себя аромат терпкого табака.