— А это у тебя что? — кивнул я на прислоненный прямоугольник, приставленный к ножке соседнего лотка. — На картину похоже…
— Зеркало это, бабкино, — пенсионерка довольно шустро развернулась и стала быстро освобождать товар от бумаги. — Еще при царе батюшке куплено, оклад позолоченный, дома смотреться жинка будет, да радоваться.
Она довольно проворно для своих лет выставила мне его для обозрения. Зеркало, и впрямь, выглядело старинным. Чистое, без единой трещинки или затемнения, пронзительно глубокое и красивое оно было украшено витиеватым окладом, покрытым позолотой.
— Бери, за полцены отдаю, — обреченно кивнула бабка на такую красотищу.
— И сколько это полцены? — я провел пальцами по окладу, ощутив металлический холод. Сердце отчего-то забилось быстрее.
— Триста…Да, бес с тобой! Двести, — махнула она рукой, снова вернувшись к упаковке товара.
Я прикинул, как она будет смотреться в зале. Кажется впишется в интерьер. А нет…так и выбросить недолго. Потянулся за бумажником в карман, но что-то меня остановило. Это было озарения, сродни удара тока. Я неожиданно вспомнил все, Зазеркалье, Вышицкого, Марту и Божену Калиновскую, игру отражений и свою жизнь там…
— И не стыдно вам, Мария Степановна! — улыбнулся я, беря уже запечатанное зеркало в руки.
Бабка резко подняла на меня голову. Из-под платка блеснули злые глаза, совсем непохожие на те, которые были у встреченной мною в Зазеркалье души.
— Дворкин! — зашипела она голосом Вышицкого, бросившись вперед, стремясь вырвать пока не поздно у меня из рук зеркало, но я с размаху шарахнул прямоугольный сверток обо асфальт. Раздался звон битого стекла, треск оправы, а потом жуткий вой, заставивший нас обоих отшатнуться.
— Вот так-то, Марья Степановна, — улыбнулся я, протягивая ей двести гривен.
Она все еще волком смотрела на меня, не представляя, что я только что спас ее от мучительной смерти от рук внучки и заточения в сердце зеркала.
— Берите, — повторил я, — и берегите свою Божену. Она у вас очень хорошая девочка, только запуталась по жизни.
Быстрым шагом пошел прочь к автобусной остановке, запихнув в раскрытую ладонь пораженной старухи смятую купюру. Она несомненно меня узнала! Ну и пусть! Пусть они живут долго и счастливо! Пусть…
Троллейбус громко громыхал своими старыми и изношенными запчастями. Народ толпился в проходе, кто-то ругался, плакал ребенок, кондуктор требовал передать за проезд, а я сидел в уголке, рисуя узоры на холодном замерзшем стекле, мечтая о том, чтобы, наконец, вернуться домой к своей настоящей семье.
У подъезда курила соседка Шушка. Я помахал ей рукой. Сердце пело от предвкушения того, что я увижу Светку, Мишку, Эльвиру Олеговну и Кекса…Почти бегом залетел на второй этаж, затрезвонил в дверь, напрочь забыв, что у меня есть ключи.
За дверью раздались неспешные шаги. На пороге стояла Светка — моя любимая, родная, самая лучшая жена на свете. Я подхватил ее на руки, поцеловал, крепко прижав к себе.
— Дворкин, ты с ума сошел! — захохотала она. На шум выбежал Мишка, обнял нас обоих.
— Я вас люблю!
— Саша, что случилось? — из своей спальни выглянула заспанная Эльвира Олеговна.
— И вас люблю! — крикнул я, бережно ставя Светку на пол, потрепав ласково Мишку по голове.
— Точно с ума сошел… — сделала вывод строгим поставлено-педагогическим голосом теща.
— Дворкин, а где курица? — жена только сейчас рассмотрела, что у меня в руках нет пакета с заказанной едой.
— Какая к черту курица! Люблю вас! — я снова зарылся лицом в ее пушистые волосы.
На секунду мне показалось, что в зеркале гардероба мелькнуло лицо Вышицкого, но теперь, я точно знал, что это всего лишь видение.
КОНЕЦ