— Вы что-то не то говорите, — нахмурился Грязнов. — Я вас про нефтяные фирмы спрашиваю. В Тюмени, в Баку. Может, слышали, какая там связь?
— Мы третий день чего-то ищем, — пожал плечами следователь. — И все время ждем, когда кто-нибудь у нас это дело заберет. Может, вы? Отдали бы с удовольствием.
— Почему при слове «Азербайджан» вы вспомнили про чеченцев? — не отвечая на его вопрос, спросил Грязнов.
— Ивлева, гендиректора фирмы, кому предназначался бензин, зарезали среди белого дня в подъезде его дома. Весь подъезд был в крови. Голова чуть не отвалилась, когда его поднимали. Горло перерезано от уха до уха. Теперь там работает Тюменская прокуратура, здесь мы. Но кому- то надо связать эти оба дела воедино. Иначе ни черта не поймешь.
— Когда это произошло? — спросил Грязнов. — И есть ли улики?
— В том-то и дело, что убийство произошло через два дня после того, как мы возбудили уголовное дело и дали телеграмму в Тюмень в эту фирму. С уликами негусто. Говорят, есть там отпечаток подошвы кроссовок большого размера...
— И перерезанное горло — тоже доказательство, почерк своего рода, мусульманский след... — сказал Грязнов. — И подсказка, где копать. Как вы думаете?
— Вы меня спрашиваете? — хмыкнул следователь. — Все вопросы к Генпрокуратуре. Обещали прислать своих «важняков», а прислали вас.
— Идите домой, — сказал Грязнов. — Я серьезно. Вы совершенно правы. Тут не отпечатки пальцев надо искать. Хороший аудит даст больше, чем осмотр вагонов. Идите отдыхайте. Раз дело взяла к себе Генпрокуратура и поручила оперативную работу нам, можете отдыхать с чистой совестью. Оформите кое-какие бумаги — и финиш. Что смотрите? Можете сослаться на меня. Мол, полковник Грязнов из МУРа приехал и всех разогнал по указанию Генпрокуратуры.
— Так вы и есть полковник Грязнов? — спросил доселе молчавший молодой парень, сидевший ближе всех к телевизору. — Тот самый?
— Какая разница, тот или другой... — поморщился Грязнов. — Ну я. Что это меняет?
Оставшись один, Грязнов выключил телевизор, сел на освободившийся табурет, прикрыл глаза и постарался расслабиться.
Значит, так: подобное убийство — редкость. Киллеры предпочитают пистолеты с глушителями. Киллеры не любят, когда зарезанные визжат на всю округу, истекая кровью. Наглость убийц — это само собой, но еще и плюс желание навести следствие на определенный, наиболее популярный тип нынешних убийц. В обществе словно живет какая-то потребность в глобальном враге. Раньше все валили на евреев. Но не убийства же в подъездах, не захват рынков, не изнасилования малолетних, не угон автомобилей...
То ли дело чеченцы. Бандиты первоклассные, тут надо отдать им должное. К тому же историческая родина у них под боком. Чувствуют за спиной тылы, где можно всегда укрыться, зализать раны, передохнуть. И по новой взяться за старое.
Так о чем это я? Ну да, кто-то демонстративно решил все свалить на кровожадных чеченцев. Но это всего лишь предположение...
Александр Борисыч попробовал бы на зуб подобную гипотезу. И озадачился бы со своей хваленой интуицией. Зачем, в самом деле, при нынешней технической обеспеченности рядовых киллеров пользоваться ножами либо кинжалами?
Поэтому следует слетать туда, на место убийства, в Тюмень.
Слишком наглядное совпадение — этот эшелон, будто бы с бензином, и убийство «генерала», из нефти которого этот «бензин» был произведен. К тому же Константин Дмитриевич Меркулов прозрачно намекал на некую связь убитого с коллегами из некогда братской, но по-прежнему солнечной республики... Может, Володю Фрязина туда послать?
Хороший малый этот Володя, будет толк. Александр Борисович отдавал его, как отрывал от себя. Вот пусть Фрязин и слетает. Ему полезно проветриться. Засиделся в столице.
Грязнов встал, прошелся по комнате. Пожилая женщина, сидевшая тихо в углу, испуганно смотрела на него. Наверное, ждала, когда он закончит здесь ошиваться, чтоб запереть двери и уйти домой.
Пора уходить, нечего тут больше делать. Но очень уж не хочется снова погружаться в эту сырую метель. Но почему она так смотрит?
— Я вас задерживаю? — спросил Грязнов. — Извините, если так. Просто неохота снова в холод и сырость.
Она посмотрела на его потертое кожаное пальто и кивнула. Холод, да еще какой. Самой пришлось надеть две кофты под свое старое пальтецо.
— Я спросить хотела. — Она поднялась с табуретки. — Мой сын шестой месяц в Бутырке сидит... — Ее голос дрогнул, она заплакала.