Выбрать главу

Солонин между тем склонил голову к плечу, слушая, о чем там беседуют Делара и ее кавалер в вихре вальса.

—   Дай послушать, — сказал я.

—   Да ничего особенного, я только хотел про­верить, — ответил Витя и, приобняв меня, при­близил мое ухо к своему плечу.

Конечно, слышимость была неважная. Если от высоких частот еще можно было отгородиться, то от прочих звуков, совпадавших по частотам с голосами, освободиться было почти невозможно.

—    Вы замечательно танцуете, — сказала свое­му кавалеру Делара.

—     Вы самая красивая женщина в мусульман­ском мире! — расслышал я голос Джамиля. Он сказал это по-английски, потом перешел на фарси.

—   Это уже по твоей части, — сказал я Вите, отстраняясь от него

Он стал слушать, изредка сообщая мне, о чем у них там разговор.

—    Этот козел рассказывает ей, какой у него замечательный гарем. Уверяет, что она стала бы там жемчужиной... Она сказала ему, сколько ей на самом деле лет. Он отказывается ей верить... В общем, ничего серьезного, если не считать, что ресурс батареек тает.

—   На сколько они рассчитаны? — спросил я.

—    Еще на несколько часов... — Вид у Вити был озабоченный, видимо, он размышлял над тем, как бы изловчиться и сменить источники питания в гвоздике, когда это понадобится. Ведь ибн Фатали предстоят еще долгие разговоры с братьями Русыми после приема.

—    Придумаешь что-нибудь, — сказал я Ви­те. — Не зря же я с тобой столько мучился, пока научил кое-чему.

Витя, кажется, обиделся, но ничего не сказал.

10

Грязнов пришел в следственный корпус Бу­тырки вместе с адвокатом Сабуровым.

— Что вы можете сказать о моем будущем клиенте? — спросил Сабуров, когда они вошли в кабинет, где обычно адвокаты встречаются с кли­ентами.

—  Единственный сын у матери, — сказал Грязное. — Сидит шесть месяцев. Этого мало?

—    Сказал бы кто другой, Вячеслав Ивано­вич... — усмехнулся адвокат, поправляя очки на носу. — Уж вы-то профессионал. Для вас такой человек всегда начинается с номера статьи...

—    Панкратов Николай, — сказал Грязнов, — обвиняется ни много ни мало — в умышленном убийстве...

Но тут в дверях появился надзиратель и шепо­том произнес: — ЧП.

Грязнов отправился вместе с ним в корпус, где содержался заключенный Панкратов. Они подошли к камере номер триста четырнадцать. Загремели ключи. Грязнов приник к глазку. Не­сколько фигур в камере бросились в разные сто­роны. Кто-то сдавленно крикнул: атас!

Дверь распахнулась. В тяжелый воздух кори­дора хлынули новые смрадные запахи немытых тел и чего-то прокисшего.

—  Панкратов! — крикнул надзиратель. — Панкратов здесь?

Камера молчала. Грязнов всмотрелся при тус­клом свете лампочки в лица ребят. Большинство из них были лица так называемой кавказской национальности.

—   Панкратов! — снова выкрикнул надзира­тель. — Спишь, что ли?

Грязнов вошел в камеру, прошел мимо двухъ­ярусных коек и остановился. Дальше была стена тел осужденных. Они, казалось, и при желании не могли его пропустить, поскольку не было воз­можности раздвинуться.

Грязнов знал о перенаселенности тюрем, но чтобы до такой степени...

—   Коля! — позвал он. — Коля Панкратов, ты здесь?

—   Да здесь он! — раздался чей-то робкий голос. — Вон лежит.

—   Ну-ка пропустите! — приказал Грязнов. — Кому говорю?

И пошел на них, глядя исподлобья.

Стоявшие развернулись боком, угрожающе хмурясь.

Коля Панкратов лежал на цементном полу, раскинув руки. Его голова была неестественно вывернута.

Грязнов склонился над ним, и тут же вокруг него сомкнулись обитатели камеры.

Им нельзя показывать, что я вынужден счи­таться с их численным превосходством, подумал Грязнов, ощупывая пульс у лежащего без созна­ния паренька. Коля Панкратов был избит так жестоко, что новые синяки и ссадины легли на старые.

Грязнов присел возле него на корточки, при­поднял его голову.

—   А ну не застите мне свет! — сказал он, взглянув на оставшегося в дверях, побелевшего от страха надзирателя. Проку от него было мало. В случае чего полагаться можно лишь на себя. Эти, ухмыляющиеся, только и ждут, когда ты проявишь слабость. Дрогнешь голосом или в не­решительности помедлишь.

Два-три лица славянской национальности — не в счет. Они здесь — сявки, их ждет то же самое, что и этого Панкратова, едва закроются двери камеры.