Виктор Мясников
Игра по-крупному
Прямо на стеклянные кабинки охранниц наклеены копии приказа директора завода: в связи с отсутствием наличия и т. п. все работники завода могут гулять до первого сентября без содержания, вход строго по специальным вкладышам в пропуска.
Вовец постоял пару минут, задумчиво изучая бюрократический стиль документа. Надо же, не поленились распечатать в заводской типографии, чтоб на каждом углу налепить. Но делать нечего, и он отправился из проходной на улицу через широкую дверь под издевательским транспарантом "Спасибо за ваш труд!" Знал бы, ни за что не стал отпуск брать, лучше бы денег заработал. А с другой стороны, зарплату, небось, не раньше сентября дадут. Куда ни кинь, кругом клин. Расчитывал у ребят немного деньжат перехватить до получки, а теперь придется как-то самому выкручиваться. Поди, все цеховые мужики где-то на халтурах, и он мог быть в одной из бригад, да опоздал.
С чувством глубокого разочарования Вовец покинул пустое прохладное фойе и оказался на людной пыльной улице. Солнце ощутимо припекало. Он остановился в тени под козырьком у входа и задумался. Следовало что-то предпринять, куда-то пойти, найти денег и временную работу до сентября. Ситуация нисколько не расстроила его, он подобные зигзаги жизни всегда воспринимал спокойно, зная, что выход обязательно найдется и очень скоро. Такой уж он везучий. Есть друзья, голова на плечах и умелые руки, а больше ничего и не требуется, остальное заработаем.
Он неторопливо направился по кромке тротуара, стараясь держаться в тени заводского здания. Хорошо, что за день до окончания отпуска решил заглянуть на работу, а то приперся бы завтра к восьми утра…
– Володя! Эй! Вовец!
Это уж точно его кричат. Он никогда не обращал внимания на уличные крики, но раз назвали Вовцом, следует оглянуться. Кто-то продирался сквозь людской поток, помахивая поднятой рукой.
– Уф! Думал не догоню.
Мужик оказался знакомый, из отдела главного технолога. Они ещё по институту помнили друг друга, просто Вовец был парой курсов младше. Потом в заводском турклубе контачили, хотя близко не сошлись. Вовец, как-никак у станка стоял, да и компания там уже была схоженная-споенная, то есть спаянная. В туристическом кругу технолог носил прозвище Кучер. А все из-за фамилии Селифанов. Чичиковского кучера звали Селифаном, так что ещё в студенческую пору Серега Селифанов превратился в Кучера. Он легонько дернул Вовца за рукав и приглашающе мотнул головой.
– Дело есть. Пошли, расскажу по дороге.
Они направились обратно к проходной.
– Ты в курсе, что Салкин утонул?
– Да ты что? – остановился Вовец. – Главный инженер? Когда?
– Да уж около недели. Ты в самом деле, что ли, не слышал ничего?
– Я же в отпуске, только завтра должен был на работу выйти.
– Ну, тогда понятно. Короче, Салкин, Гера Мышковец и ещё один, из отдела снабжения, Савватеев, поехали рыбачить на Шургояк, на салкинскую дачу. Отправились вечером сетешкой побаловаться и – с концом. Моторку на другой день нашли, вылетела на берег. Весь нос всмятку и винт вдребезги. Сеть в лодке, а самих нет. Вот так. Видно, выпали на повороте, а лодка пустая убежала.
– М-да, – Вовец только головой покачал, – Шургояк озеро серьезное, от берега до берега километров пять.
– Во! – Селифанов назидательно поднял указательный палец. – Сразу просек. В одежде, да против волны, да поддатые, наверняка…
Они вернулись в фойе проходной завода и Кучер сразу повис на внутризаводском телефоне. Их пять штук висит на стенке, цепляйся к любому, никто не мешает. Он сыпал в трубку прибаутками и остротами, понятными только между своими. Вовец не прислушивался, он снова перечитывал приказ директора о вынужденном отпуске. Кучер дернул его за рукав.
– Как твоя фамилия? – спросил, прикрыв ладонью телефонную трубку.
– Меншиков, – ответил Вовец, недоумевая, зачем это ему надо.
– Меншиков, – ретранслировал тот. – Ага, уже идем. – Он повесил трубку и снова дернул Вовца за рукав. – Пошли, сейчас пропустят.
– Куда? – Вовец остановился. – Ты объясни хоть.
– Пошли, пошли. Я уже все объяснил. Или тебе деньги не нужны?
– Нужны…
– Тогда – вперед!
Осоловевшая от скуки охранница пропустила их сквозь турникет без всяких вкладышей, по телефонному звонку. Кучер быстро пустился вверх по лестнице, ведущей на второй этаж, где вдоль километрового коридора располагалось заводоуправление. По пути растолковал ситуацию.
– Короче, надо их искать, а на заводе никого. Если поисковые работы заказывать каким-нибудь спасателям, то тысяч шестьдесят, как пить дать, с завода снимут. А на счету и так голяк, в пенсионный фонд полгода не перечисляли. Мы с Санькой Орловым подвязались. Знаешь его? – Вовец кивнул. Вот теперь он сообразил, что к чему. – Он на озере, а я вернулся. Надо третьего человека. Хотел Бабенко поехать, но его жена не отпустила. – Кучер захохотал, гулко, на весь километровый коридор. – Представляешь, Бабенку баба не пустила, а? Ты ведь один живешь? Или уже нет?
– Один.
– Вот и отлично. Жить будем на салкинской даче, кормежка бесплатная. По пятьсот рублей на карманные расходы. Салкина найдем – по три штуки на рыло. За ребят потом тоже какую-нибудь премию выпишут.
– Но ты бы хоть спросил меня.
– А тут и спрашивать незачем. Ясно, что согласишься.
Возразить было нечего. Действительно, ясно. Вот так, не было ни полушки, да вдруг алтын.
Кучер прежним бодрым шагом завалил в приемную директора завода. Фамильярно тяпнул за плечо секретаршу и чмокнул в шею. Та зарделась, изобразив на лице возмущение, быстро перешедшее в довольную улыбку. Махнула в сторону полированной двери:
– Иди, давай, нахалюга.
Вовец не без робости просочился в директорский кабинет вслед за Кучером. Как полагается высокому начальству, руководитель солидного оборонного предприятия постоянно пребывал в горних высотах, недосягаемых простому смертному. Рядовые работяги только в исключительных случаях и по великим праздникам могли лицезреть его божественный лик. Впрочем, с падением советской власти великие праздники кончились, а на смену конференции трудового коллектива пришло собрание акционеров, куда, правда, тоже не все могли попасть. Вовец, во всяком случае, не мог, поскольку не имея достаточного стажа работы на заводе, получил всего-то пару акций, да и те продал перед тем самым собранием, когда за них приличные деньги давали. Тогда развернулась нешуточная борьба за обладание контрольным пакетом, и конкурирующие группировки не скупились.
Роскошно отделанный зал только по недоразумению мог называться кабинетом. Директорский стол едва можно было разглядеть от дверей. Вдоль стены тянулся длиннющий стол для заседаний, а у входа имелся этакий уголок для дружеского общения высоких договаривающихся сторон: низкий столик, инкрустированный ценными древесными породами, огромные пухлые кресла, обшитые тонкой черной кожей. Здесь и находился в данное время директор. Энергично кивнув, жестко пожал руку Вовца, тот не ожидал такого от человека в возрасте далеко за шестьдесят. В одном из кресел сидела молодая женщина в черном. Если бы не бледное лицо, её можно было принять за часть кресла, так глубоко она сидела, сливаясь с черным фоном. Жена Салкина, понял Вовец.
Директор заговорил, словно продолжал ранее начатый разговор. Видно, так оно и было. Но Вовец, который не присутствовал при предыдущей встрече, так и не успел ничего понять, поскольку разговор почти сразу же и кончился. Явился председатель завкома и, раскрыв папочку, выложил пачечку пятидесятирублевок. Вовец, как завороженный, расписался в подсунутой бумажке, машинально выхлебнул кофе из фарфоровой чашечки, вначале забыв положить сахар, а потом постеснявшись. На этом аудиенция закончилась, быстренько откланявшись, они выкатились в приемную, где Кучер задержался, а Вовца отправил домой за необходимыми вещами.
Вадим Владимирович Салкин проработал главным инженером завода лет двадцать пять. Как положено, волок производство, ходил по цехам, вникал, сколько мог, в проблемы и выколачивал план. Народ его знал, нельзя сказать, чтоб любил, но относился хорошо, поскольку Салкин не материл работяг и не хамил работницам. И вообще не демонстрировал презрения к ниже стоящим. Это советские трудящиеся ценят. Еще он прославился тем, что пару лет назад развелся с женой и женился на молоденькой инженерше. А ведь ему уже пятьдесят пять в ту пору нащелкало. Во времена всевластия парткомов и профкомов это ему даром не прошло бы, но после августа девяносто первого моральные критерии подкорректировались, и появилась возможность для руководителей всех рангов не скрывать свою тайную жизнь, а прямо и открыто предъявлять окружающим.