Два часа спустя Келли и Мэтт сидели на кушетке. Они поджидали другой лимузин, который должен был отвезти их на последнее мероприятие. Мэтт был чисто выбрит, энергичен и приятно мужествен в твидовом пиджаке и черно-серых брюках. Келли сделала макияж и надела подарки Мэтта. Изумруды поблескивали у нее в ушах. После целого дня отдыха она должна была бы выглядеть посвежевшей, однако ей казалось, будто она проваливается куда-то. Она не слышала и половины того, что говорил Мэтт, и ей стоило больших усилий не тереть слипающиеся глаза.
— Келли, — наконец сказал Мэтт, — не хочешь прилечь на несколько минут? Она покачала головой:
— Со мной все в порядке. Правда, тебе, видимо, самому придется впихивать мое бедное тело в машину.
— Иди сюда. — И он покровительственно притянул ее к себе. — Машина будет еще не скоро.
Его голос звучал так умиротворяюще, что Келли перестала стыдиться своей слабости. Если бы она на минуту свернулась клубочком, то, вероятно, почувствовала бы себя лучше… Келли вытянула ноги, и Мэтт положил ее голову к себе на колени.
— Видишь? — засмеялся он, склонившись над ней и нежно поглаживая ее волосы. — Вот что тебе надо.
— Я просто создана для этой кушетки, — бормотала она. Покой, исходивший от его рук, успокаивал ее нервы. — Кроме того, я…
-..измучена, — закончил за нее Мэтт. В его глазах стояла невероятная грусть, когда он смотрел на хрупкую женщину, которую обнимал.
Десять минут спустя явился шофер и увидел, что Мэтт Хеннеси сидит на кушетке и держит Келли на руках — бережно, точно спящего ребенка. Плед укутывал ее изящное тело, великолепные изумруды поблескивали в ушах. И в первый раз шофер пожалел, что обязан хранить обет молчания о личной жизни своих клиентов. Картинка, что была перед ним, заслуживала внимания публики.
Келли услышала звуки скрипки и проснулась. Она попыталась вскочить, но Мэтт удержал ее.
— О, Мэтт, — промолвила она. — Извини. — И протерла глаза, чтобы окончательно проснуться.
— За что ты извиняешься? — спросил он, помогая ей сесть. — За работу по пятнадцать часов в день из-за прихоти эгоистичного киноактера? Это я должен извиняться. Я видел, как ты устала, но ничем не помог тебе.
Келли прилагала все усилия, чтобы проснуться, но это ей никак не удавалось. Странные звуки за спиной привлекли ее внимание. Внезапно она изумилась:
— Мэтт!
— Да, Келли?
— В моей столовой какой-то человек играет на скрипке.
Он взглянул в сторону столовой:
— Знаю.
Скрипач поклонился им, улыбнулся и продолжил играть.
— Он в смокинге, — констатировала Келли. — И трое других тоже. Мэтт кивнул:
— Как и положено официантам. Наконец она повернулась к нему:
— На столе стоит не мой фарфор и не мой хрусталь.
— Конечно, — засмеялся он. — Посуду привезли официанты.
— Откуда же они взялись?
— Когда я отменил наши планы на вечер, шофер оказался свободен. Он поехал и привез их.
Келли чувствовала скованность, оттого что четверо мужчин невозмутимо взирают на них.
— Это обед?
— Да. Из отличного ресторана Пальчики оближешь. — Мэтт поднялся и протянул ей руки. — Ну как, ты готова?
Она снова посмотрела вокруг: на скрипача, играющего вальс Штрауса, и на элегантных джентльменов, стоящих перед ней. Потом взглянула на обеденный стол, покрытый снежно-белой скатертью, уставленный фарфором и хрусталем и украшенный цветами. В высоких подсвечниках красовались тонкие свечи. Она растерялась, а потому просто кивнула.
Когда они переходили в столовую, Келли обратилась к скрипачу:
— Вы знаете мелодию «Где-то над радугой»? Мне кажется, я сейчас именно там!
Скрипач улыбнулся и вместо этого начал классическую версию «Я на вершине счастья».
— Мэтт, — сказала Келли, когда он отодвигал для нее кресло. — А ведь тебя ждут на той вечеринке…
— На то они и поклонники, пускай ждут, — заверил он, умело разворачивая салфетку и раскладывая ее на коленях Келли. — Это мой последний день здесь, и я предпочитаю провести его с тобой.
— И официантами, — закончила Келли с усмешкой, затаив дыхание.
— Кроме того, — невозмутимо добавил он, — я хочу видеть тебя спокойной. Она сдержанно улыбнулась: