Тем самым Миле не было дано стать матерью, ни хорошей, ни плохой. Она просто не располагала такими способностями. Она заботилась об Алисе так, как ухаживала бы за цветком в горшке. И все-таки занималась дочерью, как могла – в пределах, доступных для нее, разумеется.
Но теперь все это осталось в прошлом.
Примерно год назад Мила решила, что пришел момент растопить лед в сердце, превозмочь душевный застой. Она сняла этот домик на озере и бежала от мира вместе с Алисой.
Это далось нелегко. Им пришлось привыкать друг к дружке. Но мало-помалу обе обнаружили, что они вовсе не чужие люди. Хотя Мила часто боролась с искушением запереться в ванной наверху, развернуть одно из лезвий, спрятанных в шкафчике за зеркалом, и полоснуть в очередной раз по покрытому шрамами телу. Чтобы вместе с кровью вышел на поверхность душевный трепет, позволявший ей еще причислять себя к человеческому роду. Ибо иногда она в этом сомневалась.
Сегодня, в конце февраля, студеной вечерней порою, Мила смотрела, как дочка одна резвится на лужайке, и невольно задавалась вопросом, что именно Алиса унаследовала от нее. Девочке исполнилось десять лет. Еще немного – и гормональные бури перевернут все ее существование. Невинные забавы будут отвергнуты без сожаления, осознанно и немилосердно. И она, как все, мгновенно забудет, что это значит: быть ребенком. Хотя, как это прекрасно известно взрослым, будет всю оставшуюся жизнь тосковать по детству.
Но мать девочки волновало совсем другое.
Мила боялась, что вместе с отрочеством дочку настигнет душевный холод, как это случилось с ней самой. Ученые пока не располагали доказательствами, что алекситимия передается по наследству, но практика показывала, что это вполне вероятно. Правда, могло оказаться, что Алиса пошла в отца, но этого Мила тоже не могла принять.
Только не в него. Не в него, твердила она, вспоминая письмо из больницы.
Мила никогда не произносила его имени. Даже вспоминать это имя было зазорно. Алиса и та не называла имени отца.
Словно привлеченная взглядом матери, девочка обернулась. Мила через окно замахала ей рукой, призывая вернуться в дом.
– На дереве – дупло с бельчатами, – сообщила продрогшая Алиса, едва переступив порог.
Мила набросила ей на плечи плед: погода стояла сырая, промозглая. Другая мать согрела бы дочку в своих объятиях. Но у Алисы не было другой матери, только она.
– Никаких следов Финци? – спросила Мила.
Алиса пожала плечами.
То, что девочка так равнодушно восприняла недавнее исчезновение кошечки, беспокоило Милу. Может быть, это признак алекситимии?
– Что у нас на ужин? – спросила Алиса, чтобы сменить тему.
– Тушеные овощи и яблочный пирог.
Алиса взглянула на нее с интересом:
– Если я поем овощей, можно будет взять кусок пирога в берлогу?
Берлогой называлась палатка из одеял, которую Алиса соорудила себе на верхней площадке лестницы. Она проводила там много времени, читала с фонариком, слушала музыку на старом айподе – в последнее время девочка пристрастилась к Элвису Пресли.
– Там поглядим, – отвечала Мила – она предпочитала неукоснительно соблюдать правила домашнего распорядка, и ее трудно было сбить с намеченного курса.
– Как ты думаешь, он приедет в эти выходные?
Вопрос поставил Милу в тупик. Раньше девочка редко спрашивала о нем, но за последний месяц это случилось уже в третий раз. Непонятно почему, Алиса вбила себе в голову, что отец приедет их навестить. Мила объясняла ей, что это невозможно, что ее отец уже много лет в коме и уже никогда не очнется. По крайней мере, в этой жизни. Разве что, может быть, в аду. Но Алиса упорно воображала, что он рано или поздно объявится и они смогут проводить время вместе, как настоящая семья.
– Это невозможно, – повторила Мила в который раз, видя, как исчезает из глаз дочери веселый блеск.
Плотнее закутавшись в плед, Алиса уселась в старое кресло перед разожженным камином. Она никогда не упрямилась.
Миле было известно такое, чего она предпочла бы не знать; такое, о чем лучше не ведать никому. Нечто невыразимое о человеческих существах. О том зле, какое люди творят со своими ближними. И Алиса не должна догадаться, что к садистам относится также ее отец: она еще до этого не доросла.
Мила, бывший агент полиции, давно решила, что расскажет дочери о преступлении, с которым было связано ее появление на свет, как можно позже: пусть пока остается в неведении, подальше от мира с его жестокостью.