– Гм, портретная живопись? – сэр Френсис тонко улыбнулся. – Я не стал говорить о ней, поскольку она не относится к какому-то самостоятельному роду. Все зависит от того, кто изображен на портрете. Если, к примеру, ваш добрый собутыльник, то это – живопись для поднятия аппетита; если ваша любовница, то это – любовная живопись, ну и так далее.
– К какому же роду относится мой портрет? – рассмеялся Генрих.
– К пятому роду, ваше величество, – уверенно сказал сэр Френсис. – Власть короля – власть Божья; король есть особа священная, должная вызывать уважение и страх. Религиозные чувства, испытываемые нами к Богу, мы испытываем и к королю.
– Славно сказано, милорд, – растроганно проговорил Генрих. – Вы добрый подданный, вы верный подданный!.. Стало быть, художник должен изображать меня так, как изображают Господа, не имеющего, как известно, недостатков?
– О, нет, ваше величество! Извините великодушно мою неслыханную дерзость, но я с вами не соглашусь! – воскликнул сэр Френсис.
– Не согласитесь? Отчего?
– От того, что Господа никто из нас не видел, но нам дано великое счастье видеть вас, государь. Несходство вашего портрета с оригиналом может вызвать нежелательные толки; а то еще, чего доброго, найдутся злопыхатели, которые скажут, что живописное изображение совершеннее реального короля, – спаси нас, боже, от сих крамольников! Разочарование подрывает авторитет, ваше величество. Зачем же давать повод гнусной породе недоброжелателей источать ядовитый смрад иронии? Нет, пусть тот, кто увидит ваш портрет, с гордостью скажет: «Да, это наш государь! Таким мы его знаем, таким мы его любим!» – тут сэр Френсис внезапно заплакал. – «Король наш велик, мудр, милосерден», – продолжал он сквозь слезы. – «Он отважен и добр! И какое нам дело до его тучности и его живота? Мы любим нашего государя таким, каков он есть!»
От этих слов Генрих разволновался. Сдавленным голосом он просипел:
– Значит, вы полагаете, гм-гм, что художнику следует продолжать работу, гм, в реалистическом стиле?
– Да, ваше величество, – справившись с собой, ответил сэр Френсис. – Полагаю также, что с вашего портрета надо будет сделать как можно больше копий и распространить их по всем государственным учреждениям. Пусть в каждой казенной палате присутствует ваше изображение; пусть каждый чиновник помнит, кто его благодетель и повелитель.
– Хорошая мысль, мы подумаем об этом, – сказал Генрих. – Спасибо за компанию, джентльмены, – прибавил он, обращаясь к своим сотрапезникам. – Надеюсь еще не раз увидеть вас за своим скромным завтраком.
Закончив утреннюю трапезу, король отправился в гости к леди Энни. Он решил поехать к ней домой, пренебрегая существующими нормами этикета. Королевский кортеж, сильно уменьшенный по случаю этого необычного частного визита, пробился через сутолоку центральных улиц Лондона в тихий район, в котором доживали свой век ушедшие со службы чиновники. Дом отца леди Энни выделялся из общего ряда других таких же небольших домов свежевыкрашенным фасадом и расчищенной, посыпанной битым кирпичом площадкой перед крыльцом.
Пока посланцы короля сообщали хозяину радостную весть о прибытии его величества, к дому собрались любопытные, каким-то образом узнавшие, кто именно приехал с визитом к леди Энни. Разглядев в окне кареты короля, они стали усиленно кланяться и повторять одно и то же:
– Государь! Ваше величество! Государь! Ваше величество! – причем, чем больше они это повторяли, тем больше рос их восторг. Если бы конные гвардейцы не сдерживали этих людей, то его королевскую карету, наверное, перевернули бы, и король мог бы пострадать от столь бурного проявления верноподданнических чувств. К счастью, его посланцы вернулись очень скоро и под ликующие крики толпы отвели Генрих в дом. При этом, как король ни торопился на свидание с Энни, он должен был остановиться на крыльце и поприветствовать своих добрых поданных, – отчего они с таким яростным воодушевлением полезли вперед, что не обошлось без раздавленных.