— Понимаю, — сказала Лена.
— Вы не можете предположить, кто автор письма? Он вас знает и видел, когда вы выходили из дому с чемоданом.
Теперь Игорь открыл все карты. «Представляю, как посмеялся бы Борька! А Дед? Ну, уж тут лучше не представлять!»
Лена подошла к окну и мяла в руке край гардины. Мазин ждал. Вдруг она повернулась:
— Мама идет. Я вас очень прошу, очень. Пожалуйста! Хорошо? Не говорите ей про письмо! Не спрашивайте, почему мы поссорились! Ладно? Пожалуйста! Я очень, очень прошу. Я сама… потом расскажу! Хорошо?
Решать требовалось немедленно. Мазин взял карандаш, лежавший на столе, и написал на листке календаря пять цифр.
— Это мой телефон. Я буду ждать вашего звонка.
— Спасибо! Спасибо!
Лена оторвала листок и Сунула в карман кофточки.
Вошла Хохлова. Она посмотрела на Мазина испуганными глазами, и он понял, как неприятно ей видеть его здесь, в своей квартире.
— Простите, Елена Степановна, что приходится вас тревожить.
Да что уж… Что поделаешь. Возьми мою сумку, Аленка. Я в магазин заходила.
Лена вышла с сумкой, бросив на Мазина тревожный взгляд.
— Все ищете? — спросила Хохлова.
Игорь чувствовал себя скверно. Ему было неловко перед этими женщинами, беспокоило ощущение безрезультатности визита, и, главное, он не знал, о чем говорить с Хохловой после обещания, данного Лене.
— Хоть бы уж нашли. Знаете, каково это, в воровках ходить?
Мазин собрался протестовать, но Хохлова остановила его:
— Утешать будете? Все утешают, да каждый в душе держит — а вдруг в самом деле не устояла… У меня, правда, кроме честности, всю жизнь ничего не было. От зарплаты к зарплате. Тысячи через руки идут, а я считаю, сколько на обед выделить. Зато человеком себя чувствовала. Гордость у меня своя была. Недавно для газеты снимали. «Такими тружениками гордится коллектив!» — писали.
Она потянула ящик комода и достала фото. На нем Хохлова стояла у сейфа с ключом. Под снимком шутливый куплет:
Не академик, не герой,
Не мореплаватель, не плотник—
В своей профессии простой
Незаменимейший работник!
Фотографировали, видимо, с лампой–вспышкой, потому что на стене вырисовывалась тень руки с ключом.
— Да что, я зря болтаю! Вы ведь не карточки смотреть пришли.
— Нет, почему же! Интересная фотография. Я, между прочим, собирался поговорить с вами об этом ключе. Ведь сейф открыт ключом. А ключ хранится у вас.
— В том–то и беда моя.
— Экспертиза подтвердила, что замок отперт не отмычкой и не взломан. Значит, ключ. Получается одно из двух. Или кто–то сумел воспользоваться вашим ключом, или с него был сделан дубликат. Но для этого нужно, чтобы ключ побывал в чужих руках.
— Спрашивали меня… Ничего не могу сказать. Ключ всегда со мной.
— Вам не случалось забывать ключ на работе? На перерыве, возможно, на короткое время. Ведь слепок можно сделать за считанные секунды.
— Такого случая не помню. Да и кто делать–то будет?
— Зайцев или Устинов…
При слове «Зайцев» Елена Степановна глянула на дочку, но Лена смотрела в окно. Она уже отнесла сумку на кухню и вернулась в комнату, прислушиваясь к разговору.
— Зайцева я не любила раньше, — сказала Хохлова. — Пустым его считала и легкомысленным. Да человек не всегда на поверхности. Как случилось несчастье со мной, он и в больницу проведывать приходил, и вообще другим показался.
— Маму тронули визиты Зайцева. Он ей мандарины покупал, — вмешалась Лена.
— Приносил и мандарины. Но не они дорого стоят, а сочувствие.
— Ты его идеализируешь.
— Вы тоже знаете Зайцева? — спросил Игорь.
— Знаю. И согласна с мамой: Вадим не мог украсть деньги, он трус, а для такого поступка смелость требуется!
— Предположим, — не стал спорить Мазин. — Итак, Зайцев отпадает. А Устинов?
Хохлова впервые улыбнулась:
— Как вам такое в голову пришло?!
— Вы его хорошо знаете?
— До войны еще.
— Вместе работали?
— Нет, он тогда в музее работал. А вместе тоже лет десять проработали. В институте. У кого хотите из наших спросите, для людей живет человек. Каждый год его в местком выбираем…
Выйдя на улицу, Игорь растерянно потрогал затылок. Правда, Лена могла еще позвонить и сообщить что–то, но надежда эта казалась ничтожной. Мазин считал, что не справился с задачей. Больше того, визит мог повредить делу. Ведь у Лены теперь есть время, чтобы подготовить правдоподобную версию, если она захочет его обмануть. Игорь так огорчился, что не успел проанализировать разговор с Хохловой, и особенно ее отзывы о сослуживцах. Вспомнил он о них, когда вошел в кабинет и увидел подготовленные Пустовойтовым сведения об Устинове.
Капитан писал: «Вызывает серьезные подозрения деятельность в период оккупации. Содержал комиссионный магазин».
«Вот так член месткома! — подумал Мазин, освобождаясь постепенно от ощущения неудачи. — А Борис наверняка выслеживает Зайцева».
И он не ошибся…
В то время, когда Игорь поднимался по ступенькам институтского дома, Сосновский сидел на первом, «для женщин, детей и инвалидов», месте в полупустом автобусе и поглядывал на улицу через зеркальное просторное стекло.
«Как сказал Бисмарк, перечеркивая эмсскую депешу, мы превратим сигнал отступления в фанфары атаки», — размышлял он, цитируя Бисмарка не вполне точно, потому что курс новой истории успел порядочно выветриться из его памяти. Но смысл слов железного канцлера вполне соответствовал настроению Бориса. После разговора с Юлей Боб вновь уверовал в благосклонность судьбы. Он набросал целый план, вернее теорию событий, которая выглядела весьма оригинально и необычно, но была подкреплена довольно прочными фактами.
Помимо того, что сообщила Юля, версия Бориса держалась еще на «двух китах». Сосновский отнюдь не был верхоглядом и обратил внимание на подчеркнутые чувства Лены Хохловой к матери. Между тем до исчезновения денег отношения Хохловой с дочкой складывались не лучшим образом. Елена Степановна жаловалась сослуживцам, что Лена не понимает матери, эгоистична, своенравна и неуважительна.
«Третий кит» тоже был подмечен Сосновским. Он знал, что Лена Хохлова встречалась с Зайцевым, причем встречи носили характер довольно серьезный, и мать против них категорически возражала.
Прикинув все это, Боб рискнул довериться смелому предположению. Теория его выглядела следующим образом. Лена и Зайцев были скованы в своих поступках. Лена — матерью, Зайцев — женой. Постепенно, а возможно и неожиданно, они пришли к решению разрубить гордиев узел одним ударом. Психологически решение соответствовало характеру обоих — себялюбивых, не привыкших отказывать в желаниях молодых людей. В результате возник план похитить деньги и, обеспечив материальную независимость, начать новую жизнь. Взять деньги было удобно Зайцеву, ключ же могла подготовить Лена, сделав дома слепок. Видимо, в тот же день она решила уйти от матери, переселиться к Зайцеву или уехать в другой город, но Зайцев оказался умнее и посоветовал ей вернуться и выждать, чем все кончится, не привлекая внимания. Вот объяснение неожиданного рейса с чемоданом. Понятно было и поведение Лены в ходе следствия. Она не ожидала, что на мать падет главное подозрение, и, будучи скорее неумной, чем бездушной, испытывала угрызения совести и всячески старалась помочь матери.
Чем больше размышлял Сосновский над этой схемой, тем больше она ему нравилась и поднимала настроение.
Сосновский сошел с автобуса возле рынка, где пахло сеном и бензином, и легко зашагал в ближний переулок.
Вадим Зайцев жил в очень старом жактовском доме, который еще до войны нуждался в капитальном ремонте, а после неоднократно предназначался на слом, но так и не был ни снесен, ни отремонтирован и держался каким–то чудом, давая старожилам возможность лишний раз побрюзжать о том, что раньше не так строили, как сейчас.
Две женщины переругивались во дворе, одна — в пальто, накинутом поверх длинного неряшливого капота — стояла на балконе, другая — с накрашенным восточным лицом, в ботах с металлическими пряжками — отвечала ей снизу.