Игорь и сам считал так.
— К сожалению, факты говорят другое. Снимок мы нашли у Живых. Сделан он с пленки, которая побывала в руках у вас и у Зайцева. Вы оба общались c Живых. На обороте, как видите, обозначен ваш дом. Кстати, в прошлую беседу вы уверяли, что Живых давно не видели?
— Точно так.
— Однако признавали, что он заходил в ваш подъезд?
— Было такое. Но не «признавал» я, а сам упомянул.
Устинов потянулся к графину:
— Водички позволите?
— Пожалуйста.
Он налил полстакана, выпил всю, налил еще немного:
— Не слишком ли крепко вы за меня взялись?
— Против вас существуют серьезные улики.
— Мне бы хотелось со свидетелями вашими повидаться.
— Вы имеете на это право. А теперь скажите все–таки, зачем вы приходили к Зайцеву.
— В воскресенье?
— Да, в протоколе с ваших слов записано — в воскресенье.
— Не хотелось бы мне говорить… — Устинов произнес это раздумчиво, словно самому себе. — Поверьте, никакого отношения ко всем вашим преступлениям мой визит не имел. Да и будь я преступником, разве б не придумал что–нибудь убедительное?
Игорь надавил на перо:
— Удивительный вы человек! Признаете то, что может вам повредить, а то, что помочь может, не признаете. Ведь признали ж вы, что мундштук ваш, — признали. Что забыли его у Зайцева — признали. Что пленку брали — признали. Это ж все против вас свидетельствует. Так скажите что–нибудь в защиту! Опровергните эти факты!
— Как я могу опровергнуть то, что было? Все, что вы назвали, было. Спорить не могу.
«Кто же он, черт возьми? Тупица? Честный человек? Опытнейший преступник?»
— Хорошо! Не говорите. Поговорим о другом. Вы помните тот день, когда приемник, стоявший у вас в бухгалтерии, вынесли из института?
Устинов наморщил лоб:
— И приемник, значит, участвует?
— Участвует!
— Что ж… И здесь признать придется Приемничек я использовал.
— Как — вы? Он же принадлежит Зайцеву?
— Ему.
— И Зайцев забрал его?
— По моей просьбе.
Ответ прозвучал просто и бесхитростно. Именно бесхитростно. Это ощущение Игорь испытывал, глядя в широко открытые, какие–то ласковые голубые глаза Устинова, в которых он постоянно улавливал что–то стариковски спокойное, и — Мазин боялся назвать это слово — стариковски–мудрое. Казалось, все, что говорит Игорь, совсем не пугает бухгалтера, лишь слегка интересует его, потому что знает он нечто гораздо более важное, по сравнению с чем разговор их ерунда, и Устинов поддерживает его потому только, что приходится поддерживать, чтобы помочь Мазину, и он сожалеет, что не может помочь так, чтобы Мазин сразу во всем разобрался.
— Приемничек я использовал по случаю дня рождения. Друзей пригласил. Хотя и немолод, конечно, но, сами знаете, без музыки тоже несподручно. А у меня пластинки есть…
Он замолчал, ожидая очередного вопроса.
Игорь выложил на стол последнюю карту, не надеясь уже, что она сыграет:
— Зайцев уверял, что приемник сломан и давно не работал.
Карта действительно была побита.
— Верно Вадик сказал. Ловил музыку он плохо. Но с проигрывателем тянул. А мне джазы и не нужны. У меня все старинные песни, русские.
Игорь чувствовал, что Устинов говорит правду. Опять правду? А где же ложь? Неужели же он, Мазин, просто беспомощный мальчишка перед этим невозмутимым стариком?
— Постарайтесь вспомнить подробности.
— Это насчет именин–то?
— Именины меня не интересуют. Меня интересует приемник. Как вы его вынесли из института?
— Что же тут хитрого? Вадик взял, да и понес вниз. А там на машине.
— Расскажите подробно, — повторил Мазин устало.
— Пожалуйста. Вадик, как припоминаю, сначала отказать хотел. Мне неудобно стало, раз человека смущает мое предложение… Однако ошибся я, и Вадим сам напомнил. Говорит: «Константин Иннокентьевич, пора музыку везти». Мне, правда, в то время не до музыки было. Ведь Елена Степановна пострадала как раз. Но взялся за гуж… Людям–то сказал. А Вадим говорит: «Берите, берите!» Помню, этот разговор в коридоре состоялся, на лестнице. Мы с ним из буфета поднимались.
— Вы так хорошо запомнили?
— Вы ж просили вспомнить подробно.
— Конечно. Но трудно запомнить случайный разговор на лестнице.
— А я его не случайно запомнил. Я задумался о том, как приемник транспортировать, то есть доставить мне домой. Ну и, понятно, решил вызвать такси. Потому я и сказал Вадику: «Давай вызовем в конце дня такси и отвезем». А тут по лестнице спускается Диана Тимофеевна.
— Филина?
— Именно. Покинувшая ныне Валентина Викентьевича. Разумеется, дела чужие — потемки, и осуждать ее я не могу.
— Вы были знакомы с женой профессора?
— Здоровались, приветствовали.
— Понятно. Продолжайте.
— Так вот, Диана Тимофеевна меня приветствует и спрашивает о здоровье. А Вадим с шуточками своими про мой день рождения говорит, смутил меня, помню. Ну и про музыку, про приемник этот. Диана Тимофеевна и говорит: «Зачем вам, Константин Иннокентьевич, с такси связываться? Пока приедут по вызову, вы их целый час прождете. Давайте–ка мне эту музыку в машину. Я и довезу». Я был любезностью тронут, но испытывал неловкость и говорю, что затруднять ее не хочу, тем более день рабочий еще не кончен и, следовательно, поехать к ней не могу. Она посмотрела на часы и ответила: «Не беда. Несите приемник, положим на заднее сиденье, и я поеду к портнихе. Пока вы тут закончите, я освобожусь и домой приеду». Мы же в одном доме живем. Только подъезды разные.
«Неужели и это правда?»
— И Филина отвезла приемник?
— Отвезла, отвезла. Вадик выписал пропуск, взял это радио и отнес в машину. Помог мне.
— А дальше что?
— Ничего. Я день свой рабочий завершил, поехал на трамвае, как всегда, и через минут двадцать по приезде Диана Тимофеевна мне снизу просигналила. Я у нее приемник взял, ну, и поблагодарил, как полагается.
— А Зайцев? Он был до конца работы с вами?
— Вот уж не помню.
— Послушайте, Константин Иннокентьевич! Если вы не расскажете, зачем вы ходили к Зайцеву, мне придется вас арестовать. Против вас имеются очень веские обвинения.
— Но я ж говорил, что визит этот не меня касается.
— Кого же?
Устинов потер пальцами лоб и решился наконец:
— Елены Степановны. Вернее, дочери ее, Аленки. Дело это сугубо личное…
Поверил ли Мазин Устинову? Его давило чувство ответственности. Хватит романтики, достаточно тайн, загадок и неожиданностей. Пора ставить точку. Был когда–то человек по имени Кранц, немец, загубивший жизнь другому человеку со странной фамилией Живых. Пришло время, и тот отомстил. Но слишком поздно, потому что сам уже стоял над пропастью. А за спиной его двое. Мальчишка, ипподромный завсегдатай, вечно нуждающийся в деньгах, и хитроватый старичок–кулачок, прошедший жизнь в тени, уцелевший при всех поворотах судьбы, маскировавшийся, считавшийся честным и даже патриотом. Теперь он юлит, заметает следы, старается бросить тень на других. Что из того, что деньги вывезла Диана? Элементарная удача! Они встретились на лестнице. Зачем ей копаться в приемнике, стоявшем на заднем сиденье машины? Правда, ее тоже нет, она исчезла, и это мешает делу. Но в общем–то все сходится. Найдется и Диана. Поехала не к матери, а к подруге. Мамаше стыдно показаться на глаза… Остальное сходится, хотя и есть одно «но». Впрочем, чепуха. Такое нельзя запомнить абсолютно точно…
Игорь еще раз побывал у соседки, любительницы кошек.
— Калерия Саввична, вы твердо помните, что Зайцев сел в машину с незнакомым вам полным пожилым человеком?
— Как сейчас вижу. Тот подошел к машине и открыл дверцу, а Вадим с другой стороны зашел, с тротуара.
Зашел с тротуара. С другой стороны… Мелочь? Очень существенная. Зайцев и пожилой человек сели в машину с разных сторон. Зайцев со стороны тротуара, то есть рядом с водителем. А пожилой сел на водительское место. Но если Зайцев зашел с тротуара, то его спутником не мог быть Устинов. Бухгалтер не умеет управлять машиной! Конечно, Калерия Саввична могла ошибиться, наверняка ошиблась. А если она права?..