— Матвей ушел в район.
— Проверить, где он находится сейчас, невозможно.
— Если Филипенко придет в милицию в середине дня — значит, он в дороге. Придется уточнить время его появления в райцентре.
Но уточнять не пришлось. Егерь собственной персоной шел по тропинке вдоль озера.
— Легок на помин. Послушаем, что скажет.
— Что тут стряслось у вас? — спросил Матвей сразу.
— Стряслось кое–что. А ты почему здесь?
— Пихту подмыло. Вода идет невиданно. В брод пойдешь — снесет как щепку. Вернулся я, значит, а Николай так и так говорит. Выходит, стреляли в вас, Игорь Николаевич?
— Было дело. Но не повезло стрелку. Пулю мне на память оставил и скрылся. Говорил тебе Николай про пулю?
— Сказал.
Мазин перешел на «ты».
— Хочешь взглянуть?
— Позвольте, если можно.
Он положил пулю в большую, корявую ладонь Матвея. Ему показалось, что пальцы егеря дрогнули. Пуля исчезла в ладони, Филипенко сжал кулак. Потом посмотрел, но бегло и опустил руку.
— Знакомая? — спросил Игорь Николаевич с умеренным любопытством.
— Да нет… Так с одного раза не поймешь. Поглядеть бы, сравнить… Можно?
— Хочешь оставить пулю у себя? Пожалуйста. Не возражаешь, Борис Михайлович? — Он встретился взглядом с Сосновским.
Филипенко быстрее, чем следовало, сунул руку в карман, однако Борис категорически повел головой.
— Ни в коем случае! Пуля — важнейшее вещественное доказательство. Давай–ка ее сюда, Матвей!
— Дело ваше. Я как лучше хотел, посодействовать.
Егерь протянул пулю Сосновскому. Тот положил ее в спичечную коробку. Мазин смотрел по–прежнему спокойно и доброжелательно.
— Пуля потребуется милиции.
— Дело ваше, — повторил Матвей. — Завтра с утра попытаю еще переправиться. А сегодня без толку. Сильно бежит, зараза. Про стрельбу, как я понимаю, лучше помалкивать?
— Лучше.
Он потоптался, оставляя на полу следы грязных кирзовых сапог.
— Покудова, значит.
Мазин повернулся к Борису. Сосновский смотрел оживленно.
— Не перегнул, Игорь? Ты явно дал понять, что подозреваешь его.
— Все на месте. Судя по реакции, Матвей Филипенко — человек эмоциональный, горячий, как говорится, жестокий иногда, по вспышке, но не хитрец. Не его это стихия.
— Еще бы! Хорошо, что пуля осталась у нас.
— «У нас»? Ошибаешься. Пуля, что лежит в твоей коробочке, даже не похожа на ту, что продырявила мой плащ. Новый плащ, между прочим. Уверен, это не немецкая пуля.
Сосновский открыл коробок.
— Ты прав. Пуля от старой трехлинейки. А твоя?..
— На дне пруда скорее всего. Матвей не так глуп и не настолько сентиментален, чтобы хранить ее как сувенир.
— И ты позволил ему спокойненько провести эту операцию?
— Спокойненько? Ну нет. Нервничал он наглядно. Сам видел. Вывод? Стреляли из Матвеева карабина. Помимо того, что пуля немецкая, на ней была личная метка. Наверно, такие значки нарезаны на всех его пулях. Охотничье тщеславие. Пулю узнал Николай и поспешил к отцу. Но ни он, ни Матвей не знают, что мне известно о карабине. Правда, парень догадался, что я не доктор.
— Колька?
— Представь! Очень наблюдательный мальчишка. Но сказал ли он отцу, кто я, не уверен. Почему? Неизвестно, как он относится к выстрелу, уверен ли в участии отца… Но это мы выясним. А пока Матвей узнал, что я жив и пуля у меня. Не считаясь с риском, с этакой простодушной одержимостью он пытался заполучить ее.
— Пошел напролом.
— Напролом. Значит, приспичило. Сейчас он доволен, уверен, что лишил нас доказательств. Но это чистый самообман. И недостаток информации. Он не знал, что я нашел и гильзу. Иначе Матвей подменил бы пулю немецкой, только без метки. Так что пол–очка мы отыграли. Теперь понаблюдаем.
Сосновский провел рукой по шевелюре.
— Или он за нами. Из–за куста, с карабином.
— Что поделаешь. Такая работа, как говорит один мой друг. Вина Матвея пока не доказана.
— Да, наши доказательства относятся к карабину, а не к его хозяину. Самого Матвея они косвенно даже обеляют. Глупо на его месте стрелять меченой пулей, непростительно бросать гильзу. Но, с другой стороны, человек недалекий и вспыльчивый сначала делает, потом соображает. Убив тебя, он мог бы извлечь пулю.
Мазин невольно провел рукой по телу.
— Знаешь, Борис, твои слова по–новому освещают этот хаос. Из чего мы исходили? Убийство Калугина — продуманное, подготовленное, дело рук человека хладнокровного, расчетливого. Так? А если наоборот? Погас свет. Кто мог это ожидать и предвидеть? Грозу тоже не запланируешь. Все произошло не по заказу. А убийца поднимается и, несмотря на огромный риск, расправляется с Калугиным за считанные минуты. Гениальный расчет? Или дураку счастье? Решительность у этого егеря, во всяком случае, феноменальная. Когда он узнал, что его могут заподозрить (про карабин–то всему поселку известно!), он явился и сделал то, что задумал, без колебаний. И если у него вчера была не менее веская причина… Особенно если она возникла внезапно…
— Откуда? Перед нашим приходом шел обычный разговор. Никакого скандала, крутого столкновения мнений, вспышек гнева.
— Могла быть и неприметная вспышка. Вспышка страха. Страх толкает на авантюры не меньше, чем гнев. Особенно панический. Или страх, замешанный на скрытой ненависти. Какая–то комбинация сильных, требующих немедленных действий чувств. Я отталкиваюсь от Филипенко, но речь может идти о любом. И о женщине.
— Любое обострение не останется незаметным в маленькой группе людей.
— Разве мы осознаем все, что замечаем? Особенно когда это нас непосредственно не касается. Сколько раз мы проходим мимо назревающих конфликтов! Дома, на службе, в коллективе. Что–то заметил и тут же позабыл, потому что показалось несущественным, незначительным. А здешний конфликт был наверняка не на поверхности, его не афишировали, скорее скрывали. Однако что–то просачивалось, не бросалось в глаза, но не оставить следов не могло. И свидетели остались. Извлечь истину по капле вот что нужно. Филипенко — один из вариантов, не больше. Главное обстановка. Толчок к убийству был дан накануне того, как погас свет. Толчок непосредственный. Потому что общее стремление вызревало исподволь. Но толчок был, хотя и остался незамеченным. Чтобы ощутить его, нужно восстановить, о чем говорилось за столом, что предшествовало выстрелу.
— Представь, эта мысль уже приходила мне в голову. Я поговорил с Мариной и Галочкой.
— Женщины прежде всего?
— Не иронизируй. Вряд ли женщины причастны к убийству Калугина и наверняка не стреляли в тебя.
— Надеюсь. Кроме того, они умеют запоминать мелочи. Итак, разговор за столом.
Борис развел руками.
— Признаюсь, я пытался подкрепить свою версию, найти что–то связанное с Валерием. Однако ничего нового не обнаружил. Они с отцом даже не цапались по обыкновению.
— У них был крупный разговор накануне.
— Был. Но он не походил на скандал. А о чем шла речь, я не понял и не интересовался, естественно. Они прекратили его, как только я появился. Всегдашней запальчивости в Валерии не было. И за столом он молчал. Возможно, был подавлен. Однако это домысел, не больше. Скорее его не интересовала общая беседа.
— О чем же говорилось?
— Филипенко рассказывал о сбитом самолете.
— Опять самолет?
— Ну, это понятно. Местная новость номер один плюс охотничьи фантазии.
— Что за фантазии?
— Матвей обнаружил останки летчика в стороне от машины.
— Выбросило взрывом?
— И я так думаю, но Матвей нагнал туману, утверждая, что скелет совершенно цел и сохранившаяся одежда не обгорела. Получается, что человек выбрался живым из разбившейся вдребезги машины, отошел спокойненько на травку, прилег и умер. Типичная охотничья байка. А главное — связи–то с нашим убийством никакой!
— Во всяком случае, уловить ее трудно. Зато есть связь с приездом в поселок Олега. Мне почему–то кажется, что он искал самолет не только как журналист. В его настойчивости заметно что–то личное. Но почти невероятно, чтобы эта зависимость могла привести к смерти Калугина. А что говорили другие?