Вспыхнувший огонь высветил какие-то фигуры, тут же кинувшиеся в тень. Из ночи полетели стрелы, тупо стуча, впиваясь в угол дома, за которым стоял лекарь. Но зато не подойдут незаметно, ощерился он в усмешке.
Жанжак уже высматривал, каким путем кинуться ему в обход пруда к дальним кустам, за забор церкви, как на колокольне вдруг забил, зазвонил часто, как при пожаре, колокол. И тут же, как будто эта вспышка света и звон колокола разорвали тишину, со всех сторон раздались надсадные крики, ржание, топот копыт. По узким улицам неслись конники, кидая разожженные факела за заборы, спрыгивая на ходу к воротам, ломясь в них. Кто-то бился в двери колокольни, рубил их топором. Но те двери были сделаны на совесть, а из лука в темноте выцелить звонаря было практически невозможно. Звон плыл над селом и округой.
Теперь надо ждать помощи, а самим — отбиваться.
От дружинного дома слышны были частые хлопки арбалетов, а потом яростный крик идущих в топоры дружинников. Такой же крик подхватили от дома старосты. У того было пятеро взрослых сыновей, трое из которых еще не были женаты и жили с ним. Из домов через высокие заборы летели арбалетные стрелы. Да, да… Учитель объяснял им, что стрелы — у лука, потому что с оперением, а у арбалета — болты. Но все равно все село говорило "стрелы". Ведь из арбалета стреляют? Стреляют. Значит, стрелы.
Вспыхнул пожар на самой окраине, чуть осветив край неба вдали и темные заборы. Видимо, к какому-то дому враги подошли уже вплотную и теперь выкуривают защитников. Жанжак вертел головой, одновременно потихоньку, полуприсядя, нагнувшись чуть не к земле, отходил от своего дома, прикрываясь им, к забору, окружающему церковь. Арбалет он бросил за домом, и теперь в одной руке держал меч, а в другой бритвенной остроты длинный нож. Он никогда не считал себя хорошим бойцом, и поэтому теперь старался не попасть в толпу, не оказаться вынужденным биться на мечах.
От пруда, из кустов, разросшихся вдоль забора церкви, отделяющих от села поле с убранной уже капустой, полезли вдруг в тишине и молчании какие-то бесформенные фигуры с луками и с мечами в руках.
Лекарь спиной оперся о тесовый забор, совсем недавно обновленный и укрепленный обществом, присел на корточки, выставив перед собой меч и чуть отведя назад руку с ножом. Он понимал, что сейчас непременно погибнет, но бежать было просто некуда и уже некогда. Сзади высокий забор церковного двора, слева на площади качалась с натужным хэканьем и злыми криками толпа, раздавались удары стали о сталь, иногда вскрики раненых, а справа набегали неизвестные. Двое передних приостановились перед ним, всмотрелись в мерцающем свете огня:
— Же-Же?
Так его называли некоторые в селе, не понимавшие его имени, а от селян так его стали называть и другие его пациенты, в основном из свободных или патрульных.
Имя свое, такое нездешнее, он получил в хранилище, когда кто-то из старых учителей, глядя на русую лобастую головку очередного пацана, сказал:
— Ишь, какой головастый. Умный будет, видать. И русый… Был в древности такой Русый Жанжак — то-о-оже головастый…
Так и назвали.
Но это же не патруль? Те бы не успели так быстро на сполох. Им далеко, еще с час, ну, с полчаса если бегом.
— Же-Же? — настойчиво переспросил первый, а второй молча натянул тетиву лука. Наконечник стрелы блеснул в колеблющемся свете пожара. Из темноты к ним подбегали еще и еще.
— Кх-х-х-ха. Ну, я, — откашлявшись, прохрипел лекарь, прикидывая заранее, в какую сторону падать. — И что?
— Где староста?
У Жанжака как глаза открылись. Пятнистые бесформенные балахоны, украшенные ветками и пучками травы, луки, бесшумная походка… Вот это кто… Свободные пришли в село. С оружием, что невиданно. И — много свободных. Сразу столько он никогда и не видел.
— Очнись, лекарь! Мы пришли на зов! Мы слышим колокол! Ну? Где ста-рос-та? Ты оглох, что ли?
— Там, — облегченно выдохнул Жанжак, сползая по забору и усаживаясь прямо на сырую землю.