(секунду она стоит, уставившись на экран, затем поднимает беспорядочную кучу листов и медленно идёт к камину)
А что, если я и правда сумасшедшая?
(говорит короткими всплесками, просматривая страницы)
Сумасшествие это ничего. Не так уж и плохо. Есть плохие стороны. Есть хорошие. Сумасшедшая жизнь. Сумасшедшая я. Жить на улице. Люди живут. Иметь собственную тележку из супермаркета. Это можно устроить. Стать наркоманкой, шлюхой, кем угодно. Не важно. Важно только это. Больше ничего. Есть только это. Что бы там ни было. Я могу идти дальше. Что бы там ни было.
(бросает несколько страниц в огонь)
Я говорю, что могу идти дальше, но это только пустая болтовня капитана болельщиков.
(энергично)
Ура, ура, давай, девчонка!
(снова нормально)
Пытаюсь состроить рабочую гримасу, убеждая себя, что это можно сделать вслепую, но как только я открываю глаза, я понимаю, что это невозможно. Но всё же, я должна продолжать идти... не останавливаясь, не оборачиваясь, не надеясь выйти отсюда живой... никакой надежды нет. Была жизнь... девочка, личность, дочь, сестра, гражданка. У меня были дела, друзья, карьера... всё ушло... планы, выйти за муж, влюбиться, стать матерью... ничего нет. Мне всего этого не хватает?
(останавливается в раздумьи)
Нет. Нет больше той, которой чего-то не хватает. Эта часть исчезла.
(она возвращается к столу, на принтере лежит стопка страниц, похожая на рукопись, в дюйм толщиной, она пролистывает её, задерживаясь там и сям, качая головой с отвращением)
Мой манифест. Не бывает сумасшедших без хорошего бессвязного манифеста, объясняющего, почему весь мир безумен, одна я нормальна.
(бредёт обратно к камину, читая на ходу, бросает сразу по нескольку страниц в огонь)
Это был, какой, седьмой черновик? Десятый? Потеряла счёт... какая разница? Кому это надо? Мне? Ему? Здесь осталась только я, но меня уже давно нет.
(бросает ещё страницы в камин)
Может быть, следующая версия будет лучше.
(бросает остатки рукописи в огонь, вопит кому-то невидимому наверху)
Слышишь меня? Вчера вечером я позвонила в службу поддержки самоубийц, просто чтобы поговорить... Ответил автоответчик. Ха! Смешно. Бюджет урезали. Ты говорил, что не дашь мне зацепиться за тебя... что твоя работа не спасать, а дать мне утонуть...
(тихо)
Никто не может меня спасти... некого спасать...
(накидывает на плечи плед и начинает прохаживаться, теперь мягче, почти романтично)
Может быть, сегодня я снова выйду на крыльцо, сяду в кресло-качалку, завернусь в плед и буду смотреть на звёзды и думать о смерти. Не просто о смерти... о своей смерти. О своём единственном настоящем друге. Ничего этого не было бы возможно без мыслей о смерти. Если бы я не знала, что она всегда так близко, совсем рядом...
(она кладёт правую руку на левое плечо, словно на руку всегда присутствующей смерти, садится в кресло-качалку напротив камина, несколько мгновений спокойно раскачивается)
Об этом вам не говорят. Не говорят, потому что сами не знают. Но почему они не знают? Всё так очевидно. Что может быть более очевидным? Это буквально самая очевидная вещь. Как же вышло, что из всего прочего, это стало тайной? Почему этому не учат в школе?
(встаёт, всё ещё завёрнутая в плед, говорит исступлённо декламируя, всё как одно предложение, шагая туда сюда короткими отрезками)