- Разумеется, - говорю, значит. - Ведь без паспорта документы на похороны нельзя оформлять. Вот все и стоят на ушах. Я сам всю квартиру обыскал, не нашел нигде.
- А что хозяин?
- А твой хозяин изумился очень. Сперва высказался, что сам видел у Васильича паспорт, незадолго до его смерти. А потом выяснилось, что лично не видел - Васильич ему все паспортные данные по телефону диктовал, вот директор и решил, что Васильич паспорт в руках держит.
- Ну да! Ведь вы, старики, все паспортные данные назубок помните. Разволновался, небось, хозяин, а?
- Малость разволновался, потом успокоился.
- Это понятно, - говорит Шипов. - Ведь он Васильича оформлял куда-то то ли в службу охраны завода, то ли ещё о каких делах они договаривались, так что ему вся лишняя суматоха ни к чему. А больше ничего про тот паспорт милиция не говорила?
- Да... - я задумался - сказать или нет. А, к лешему, думаю, скажу потому что чую, что на горячий след напал! Только сказать надо очень осторожненько. - Сомнения какие-то у них. Вроде, видели этот паспорт в другом месте, в руках у другого человека, и подозревают, что это с каким-то мошенничеством связано, только достоверных данных нет. Вот они и копают.
- Ни хрена себе! - говорит Шипов. - Хозяину это совсем не на руку.
- Мне показалось, что вообще как шило в задницу, - замечаю я, стараясь ехидство скрыть.
- Интересно, - задумчиво говорит шофер, - откуда у милиции такие сведения? Ведь не просто так они возникли, кто-то должен был подбросить...
- Вот этого сказать не могу, - развел я руками. - Сам не больше вашего знаю.
- Не нравится мне это... - бормочет Шипов.
- Думаете, с охотой на Сизовых как-то связано? - закидываю я очередную удочку.
- Думаю. Слишком все сходится, мать их так!.. А впрочем, дед, не любопытствуй. Слышал ведь поговорку - меньше знаешь, крепче спишь?
- На сон пожаловаться не могу! - ухмыляюсь.
- Вот и дальше спи так же крепко, - говорит Шипов, подчаливая к моему подъезду.
Я выхожу, прощаюсь с шофером, поднимаюсь наверх.
Что же это такое получается? Похоже, я в самое что ни на есть "горячо" попал, и это "горячо" каким-то боком с паспортом Васильича связано. И так ломаю голову, и этак, а тут почтальонша приходит, приносит мне телеграмму от сына Анастасии. Мол, выезжаю через день, постараюсь успеть на похороны.
Я подсобрал вещички по списку Настасьи, двинулся в больницу. Время около семи, как раз самое приемное. Еду в автобусе, все думаю. Что потеря паспорта Васильича для Букина была невыгодна - это раз. Что шофер убежден: милицию на след мошенничества с паспортом навели те самые люди, которые братьев Сизовых постреляли - это два. Тут Шипов, конечно, ошибается, усмехаюсь я про себя - но ведь откуда-то у него эта убежденность взялась, так? Не на пустом месте, выходит? Получается, он вместе с Сизовыми влез в какие-то мошеннические дела, где они кому-то дорогу перешли - и теперь трясется и за свою шкуру, и за то, как бы директор не узнал? Допустим, думаю, Васильич отдал паспорт шоферу, для передачи Букину, а шофер этот паспорт заиграл, чтобы в своих мошенничествах использовать, а Васильичу сказал - потерялся, мол? Нет, не складывается, Васильич шум поднял бы.
Словом, как ни верчу - в нормальную картинку не собирается. Но чувствую, что я где-то рядом.
Сошел я с автобуса возле больницы, по пути в поздний магазин зашел. Взял Валентине два яблока, больших и красивых, и апельсин. В такую они влетели копеечку, что у меня в глазах потемнело, но пусть, думаю, девчонка порадуется.
Она чуть получше была - психологически, во всяком случае. И Настасья тоже. Посидел я и с одной, и с другой, разговорами развлечь постарался. Вроде, даже улыбаться они попытались. Но ладно... Тяжело про это рассказывать. Я, вроде, часть груза с их душ снял - и получилось, что этот груз на себя переложил.
Возвращаюсь я домой, поздно уже, совсем темно, и мороз злющий. Подхожу к подъезду, захожу, поднимаюсь по лестнице - и, не успел ключи достать, как неприятный такой холодок по спине, чую, рядом со мной кто-то есть, прямо сзади. Был бы у меня пистолет - я бы за долю секунды успел выхватить и шугануть негодяя, но пистолет так и лежит в мусорном ведре. А без пистолета я что - хромой старик, да ещё после директорской водки обалдевший. И так я после неё с большим напряжением туда и обратно в больницу таскался хорошо, такой мороз, что почти все повыветрил и меня встряхнул, по жаре я вообще раскис бы так, что двух шагов не прошел бы.
В общем, втянул я голову в плечи, удара жду. Вот, думаю, и пришел тебе, Григорьич, конец. Видно, за эти дни - особенно за сегодня - ты какое-то осиное гнездо излишне старательно расшевелил, по дурости своей, и будешь ты теперь валяться тут, пока соседи не обнаружат, и ни с кем ты не поквитаешься за обиду близких, и смерть твоя ненужной и незамеченной пройдет.
И вот ведь что интересно - мыслей много, а мелькают они с такой скоростью, что все успеваешь передумать в такие секунды, когда впечатление, что с жизнью прощаешься.
Но удара в тот момент не последовало.
- Здорово, дед, - говорит густой голос.
Я поворачиваюсь медленно... И... И..."
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Андрей Хованцев не спеша брел по морозцу. Было полчетвертого - как раз успеет к обеду, и увидит племянника, впервые за много лет. "Словно заново познакомлюсь!" - хмыкнул Андрей.
Ему было о чем подумать. Кроме тех соображений, которые он высказал полковнику, имелось ещё одно - о котором Андрей вслух ни словом не обмолвился, но которое тоже могло значить очень многое. И которое, скорей всего, было понятно полковнику не меньше, чем Андрею. Слишком понятно, чтобы дополнительно о нем говорить. А с другой стороны, слишком зыбкое, чтобы уделять ему время.
Почему после отсидки Гузкин не вернулся в родные места?
Как ни крути, он был "бытовушником", ведь убийство-то он совершил на бытовой почве любви и ревности, все его связи были в этих краях, вся шпана, которая ему поклонялась, и которая даже после семи лет отсидки встретила бы его - тем более встретила бы! - как признанного лидера. Все до единой завязки его жизни сходились в одну точку... Это "воры в законе" и преступники некоторых других категорий после отсидки могут рвануть в любую точку России, где, по их мнению их лучше примут или где они с наибольшим успехом затеют очередное "дельце". Но такие, как Гузкин, практически всегда возвращаются в родные места - если только нет исключительных обстоятельств.
Какие это могли быть исключительные обстоятельства?
Не надо забывать, что Гузкин сел ещё в советское время. Тогда действовал закон, сейчас отмененный, что "сидельца" можно было лишить прописки и права на жилплощадь, по заявлению родственников или соседей по коммуналке, не желающих жить с вернувшимся уголовником. Тогда, по возвращении из лагерей, человеку должны были предоставить социальный минимум жилой площади в каком-нибудь другом месте - порой в другом городе или населенном пункте.
Но для того, чтобы услышать "ты здесь больше не живешь", Гузкин все равно сначала должен был бы вернуться в родные места.
А вернувшись, на стал бы смиряться с "несправедливостью". Судя по его характеру, скорей всего поселился бы у кого-нибудь из своих дружков и постарался бы "отомстить" тем, кто выставил его из дома.
И вообще, если бы было заявление о том, чтобы лишить Гузкина прописки, полковник бы об этом знал - и рассказал бы Андрею. Не был бы полковник "без понятия", куда девался Гузкин.