Алексей Биргер
ИГРА С ДЖОКЕРОМ
У Черного дьявола стать неплоха,
И в бою он будет хорош,
Но я на Красного петуха
Истратил последний грош!..
И в этой земной юдоли греха
Позвольте вам дать совет:
Ставьте на Красного петуха
Надежнее ставки нет!..
— Вы всегда курите перед сном, старый петух?
— Всегда, молодой бойцовый петушок.
ПРОЛОГ
Это было одно из тех видений, которые преследуют всю жизнь, возвращаясь и во сне, и наяву — яркое воспоминание, захлестывающее разум, словно резкой волной прибоя: обрушивается, накрывает с головой, волочет куда-то по мелкому щебню, и теряешь всякую ориентацию в пространстве…
Две детали одновременно виделись крупным планом: лицо паренька, падающего на заточку, нацеленную в нижнюю часть его живота, и сама заточка, невообразимо крупная в этом приближении, в этом сдвиге памяти, заново охваченной все тем же ужасом — будто опять ей было четырнадцать лет, и опять она видела все происходящее из-за сложенных друг на друга бетонных плит и труб, которым предстояло лечь в основание нового дома, возводимого на этом пустыре…
Лицо и заточка заполняли весь экран памяти: так в кино порой, при быстром монтаже чередующихся крупных деталей, тебя начинает затягивать в иной мир, мир чудовищно искаженных пропорций и объемов, которые благодаря искусству режиссера становятся для тебя реальнее реально существующего мира. Ей припомнился какой-то фильм про самураев, который она смотрела приблизительно тогда же, в четырнадцатилетнем возрасте; «дети до шестнадцати лет» не допускались, но она умудрилась просочиться, ведь ей было очень интересно все, связанное с Японией, она уже начала заниматься в секции восточных единоборств — так тогда именовались секции карате, ещё не разрешенного окончательно после запретов на излете Советской власти… Был в этом фильме потрясающий кадр: огромный, во весь широкоформатный экран, глаз, в который вонзалась стрела, и глаз вытекал вместе с кровью… Она тогда ахнула и вжалась в кресло.
Да, она тогда была непривычна к убийствам, к насилию и жестокости. Теперь она этого и в жизни наелась досыта, так что киношной кровью её тем более не прошибешь. Но в то время…
Невысокий, ладно скроенный, вихрастый паренек (его волосы были такими светлыми, что в определенном освещении казалось, будто в них есть седые пряди — у него и в школе была кличка «Седой») опять и опять падал на заточку, и она опять и опять подавляла свой крик, потому что знала: если её обнаружат за бетонными плитами, ей не поздоровится.
Убившие паренька были на все способны. Они нарушили правила честной игры. Паренек вышел в круг, встал напротив их главаря, вынул самодельную финку. Паренек был рукаст, и рукоятка его финки была не обмотана изолентой, а аккуратно набрана из полупрозрачных разноцветных колечек, отлично подогнанных друг к другу. То, что у паренька была финка, вовсе не значило, что он тоже был из отпетой шпаны: в те времена в их районе, заводском предместье Самары (тогда ещё Куйбышева), считалось хорошим тоном иметь при себе «туристские» или, ещё лучше, самодельные ножи. В «землю» (или в «город» — эта игра называлась по-разному) ими играли намного чаще, чем дрались.
Это не значит, что паренек не мог за себя постоять. Он был ловок и жилист, и фамилию Жилин носил недаром, у него были те врожденные ловкость и быстрота реакций, против которых даже у Гузкина, ставшего к своим двадцати годам матерым уголовником, шансы против семнадцатилетнего Леонида Жилина были невелики.
Но в тот момент, когда Ленька мог покончить с Гузкиным одним стремительным выпадом, ему дали подсечку сзади, и он полетел на нож.
Как описать то, что в этот момент пережила она? В человеческом языке для подобных потрясений есть лишь невыразительное слово «шок». Для этой смеси невыносимого холода и невыносимого жара, когда тебя будто окунают в ледяную прорубь и одновременно поджаривают твои внутренности на раскаленной сковороде, для этого комка тошноты, подступающего к горлу, для ватных ног и внезапно сработавшего мочевого пузыря… Хорошо, назовем это просто шоком.
Верней было бы назвать это болезненной, но неизбежной операцией, которую порой учиняет над нами природа. В этот момент словно лопнула её прежняя оболочка, исчезла скромная и не слишком разговорчивая девочка Люда, отличница и спортсменка, и родилась Богомол, которой предстояло стать легендой, самой страшной и неуловимой женщиной-киллером нашего времени.