Я пришёл туда, сел, выпил и заказал себе пару девушек. Я сказал им: "Присаживайтесь, девчонки, я вам сейчас всем куплю выпить". Слово за слово и в итоге я вынюхал целую кучу порошка. Там неподалёку были ходили теплоходы, и я вскочил на один из них и отправился играть в казино. Не успел я опомниться, как на часах уже было шесть часов утра.
В это время Стеф проверила состояние моего банковского счёта и обнаружила, что я шлялся по казино. А это автоматически обозначало, что я также пил и торкался, поэтому она связалась с врачами. 3-го апреля в 16 часов ко мне в номер постучался человек, чтобы взять у меня анализ мочи. Я как раз собирался отправиться на каток, но мне пришлось подождать, пока он не уйдёт.
Я поспал пару часов днём, но пока я переждал этого парня и добрался до катка, я всё ещё было под таким ох**нным кайфом. Я понятия не имею, как в команде не догадались, что я был в мясо. Я вышел на лёд и выдал один из своих лучших матчей в сезоне. Я сделал три голевые передачи и был признан лучшим игроком матча.
Моя следующая игра стала для меня последней в НХЛ.
Глава 36. Похоже, я сейчас застрелюсь
4-го апреля 2003-го года я был в Чикаго и боролся с похмельем, а потому реакция у меня была заторможена. Я стоял на пятачке, когда вдруг последовал мощный бросок верхом в борт. Я поднял крагу, чтобы поймать шайбу, но она отскочила от стекла и угодила мне прямо в правую скулу. Я отыграл ещё две смены, а потом отправился к доктору в разделку в конце периода.
Скула у меня не болела, поэтому мне просто прикрутили визор к шлему, и я вернулся на лёд. У меня распух глаз и звенело в ухе, но я доиграл матч до конца. Приняв душ, я посмотрелся в зеркало - оттуда на меня взирала гаргулья. Мне нужно было сделать рентген, и я позвонил домой Стеф. "Приезжай сюда и вези меня в больницу, - сказал я. - У меня, по-моему, серьёзные проблемы с лицом".
Рентген показал, что скула у меня была сломана от области под глазом до рта. Я записался в лист ожидания неотложной хирургии. При этом мне выдали викодин - обезболивающее, вызывающее сильное привыкание. Я сразу принял пару таблеток, потому что щека у меня болела просто адски. Всё остальное у меня выкрала Стеф.
Она всегда зажигала по таблеткам. Более того, я специально для неё выписал две или три дозы.
Щёку мне оперировали в Чикаго - врачи залезли внутрь через мою правую глазницу, восстановили кость, вставили металлическую пластину и вкрутили мне скуловую кость под глазом. Поскольку мне нельзя было подвергать давлению пазуху, в Санта Фе из Чикаго мы добирались на машине, а это 1300 миль. Так что на разговоры у нас было больше суток.
Я повторял раз за разом: "Я больше не хочу играть в хоккей. Честное слово, я больше не хочу играть в хоккей". Стеф спросила: "Ну и что же нам делать?". На что я ей ответил: "Ну, например, мы можем переехать в Санта Фе и отправить там Алеку в школу". В банке у меня оставалась куча денег - около шести миллионов.
Я пришёл к выводу, что вполне могу себе позволить играть в гольф целыми днями и изредка кутить - иными словами, уйти на пенсию.
Мы добрались до места и жизнь пошла своим чередом. Щека у меня полностью зажила, и если бы кто-то не знал, что я хоккеист, то запросто бы мог подумать, будто я упал на витрину или что-то в этом духе. Мы устроили Алеку в школу, а 19-го апреля 2003-го года я пригласил Стеф на праздничный ужин. Там я нажрался в жопу и решил надыбать порошка. Я ездил из бара в бар и впервые в своей жизни нигде ничего не нашёл. Хотя искал всю ночь.
Материальные ценности никогда не имели для меня особого значения. Нет, конечно же, я любил свои клёвые тачки и дорогие костюмы, но как-то не заморачивался по этому поводу. Но одной художнице удалось так здорово изобразить мой дом в Санта Фе! Она создала удивительный, неповторимый и оригинальный пустынный пейзаж, который я повесил у себя в гостиной над каминым. Я был абсолютно очарован этой картиной.
Когда я смотрел на неё, меня посещало то же чувство умиротворения, которое я испытал, когда я первый раз приехал в Лас Кампанас. Домой я приехал рано утром, а на ступеньках лежала моя любимая картина, изрезанная на миллион на мелких кусочков.
Тот год был для меня и Стеф сущим кошмаром. Сначала меня дисквалифицировали, затем приключилась эта история в Коламбусе, а потом ещё и перелом скулы - ужас, что и говорить, но она стойко прошла через это вместе со мной. Но этой ночью, когда я не вернулся домой, она уничтожила мою любимую картину. И что же я сделал после этого?
Быть может, эта картина в какой-то степени символизировала меня и мою карьеру, нечто неповторимое, и я обвинил её в том, что она всё это разрушила. Не знаю, что на меня нашло, но я просто озверел. Я ворвался в дом и разнёс там всё вдребезги. Абсолютно всё. Я сорвал занавески, выбил все двери с петель. Покидал все плошки и тарелки на кафельный пол... Я спятил.
Стеф боялась, что я убью её, а потому убежала и заперлась в комнате Алеки. Я погнался за ней и выбил дверь. Алека тоже была там и на её лице был написан ужас. За это мне всегда будет стыдно до конца жизни. У Стеф в руке был мобильник, и она пыталась дозвониться в 911, но я выхватил его и разломал пополам.
Она убежала на кухню, взяла там телефон и большой разделочный нож, и вызвала ментов. Я разбил вдребезги тостер, блендер и вообще всё, что находилось на столе. Затем я сорвал со стены телефон, и она убежала в кабинет. Когда я услышал вдалеке вой сирен, я вскочил в свою "бэху" и умчался прямо в пустыню.
Я гнал без остановки минут десять, так что успел отъехать от дома на пару миль. Но земля там настолько плоская, что я всё ещё мог разглядеть огни полицейских мигалок, отражавшихся от распростёртого надо мной тёмного неба. Я прекрасно понимал, что рано или поздно они меня догонят. Назад я отправился пешком, а когда вернулся, на меня надели наручники и отвезли в тюрьму.
Там меня бросили в вытрезвитель, где я и отрубился. Когда я очнулся и огляделся по сторонам, то увидел, что на меня смотрят около 10 мексиканцев сурового вида. Я обхватил голову руками и подумал: "Что произошло? С х*я ли я тут оказался?". У меня взяли отпечатки пальцев, сфотографировали для дела, а потом вновь отправили в камеру к моим друзьям из Мексики. К тому времени уже наступил вечер пятницы.
Я позвонил своему приятелю по гольфу Клоди и сказал: "Клод, дружище, выпиши меня отсюда под залог, прошу тебя! Я свихнусь, если проведу тут все выходные". Он ответил: "Не волнуйся, старина. Ко мне уже заезжала Стеф. Она себя ужасно чувствует из-за всей этой истории. Мы как раз собирались за тобой приехать".
Клод потянул нужные рычаги и сумел вытащить меня оттуда. Он заехал за мной на машине, а на заднем сиденье была Стеф. Я всё ещё был безумно зол на неё. Клод сказал: "Ты зачем себе жизнь ломаешь, бл*? Что ты творишь?". А затем запищала Стеф: "Прости меня, пожалуйста! Мне очень жаль, что я разрезала твою картину. Не сердись на меня". После чего она заревела. Она выглядела такой жалкой и уязвлённой. Я почувствовал себя ужасно. "Как Алека?", - спросил я. Стеф ответила, что с ней всё в порядке. "Какой же я всё-таки у*бок".
"Это ты верно подметил", - сказал Клоди.
Мы поцеловались и обнялись, а потом вернулись обратно домой, прибрались там и починили то, что было сломано. После этого я выпивал ещё несколько раз, и мы тусили с ней вместе, но я больше никогда не терял самообладание до такой степени.
Мой контракт был рассчитан ещё на один сезон, но 1-го мая Гэри Бэттмен, коммиссар Национальной Хоккейной Лиги, дал добро на то, чтобы меня перевели на третью стадию реабилитационной программы. Это означало, что с 6-го мая вступала в силу полугодовая дисквалификация, а чтобы мне снова разрешили играть, я был обязан пройти курс лечения.