Я пришёл к выводу, что хочу доиграть последний год своего контракта, а потому засучил рукава. Снова понеслись телефонные звонки от врачей, я ходил на собрания и собирался отправиться на терапию. И вот однажды я посмотрел на себя в зеркало, когда занимался на беговой дорожке в зале и остановился. Я сказал: "Да отстой всё это еб*чий".
Я вернулся домой и сказал Стеф, что я решил окончательно завязать с хоккеем. Она спросила меня: "Что ты теперь будешь делать?". На что я ответил: "Буду жить в Санта Фе. У нас отличный дом, ты получаешь удалённое образование... Я устал". Мы решили пожениться в октябре. Я не связался ни с руководством "Чикаго", ни с Доном Бэйзли, чтобы сообщить им о том, что я не вернусь. Я даже никаких поползновений не делал в этом направлении.
Мне звонили журналисты, но я ведь не обязан отвечать на их вопросы, поэтому я ничего им не говорил. Согласно "Чикаго Трибьюн" Саттер по поводу всей этой ситуации лишь сказал: "Я огорчён, но нисколько не удивлён. Пусть это навсегда останется на совести Тео".
Мне кажется, что все причастные к НХЛ отреагировали на мой уход из хоккея так же, как вы бы отреагировали на то, когда от вас по-хорошему ушла девушка, которая вам была не очень-то симпатична. Среди хоккеистов было много таких парней, как я, но руководство лиги не хотело, чтобы об этом кто-то знал. Благодаря мне на передовицах спортивных рубрик были плохие новости. Всем выгодно, чтобы хоккей был эдакой школой нравственности и прилежности, а я подрывал этот образ на корню.
Приняв решение уйти из хоккея, у меня появилась уйма свободного времени, а потому я вышел на новый уровень самоуничтожения. Днём я по большей части лежал на диване, ел или спал, а по ночам, как правило, отправлялся в Албукерк, потому что там жил мой наркодилер. И вот как-то однажды я вернулся домой и обнаружил, что Стеф уехала вместе с Алекой. Я как раз недавно купил ей новенький кадиллак эскаладу. Она уехала на нём, прихватив ещё и немного денег. Мне было наплевать. Она это заслужила.
Люди, которым я был небезразличен, пыталась связаться со мной. Помню, как-то мне позвонила мама и закатила истерику по телефону: "Что ты творишь? Ты что, в могилу себя свести хочешь?". Я ей ответил: "Всё в порядке. Не верь тому, что про меня говорят и пишут. Я веду здоровый образ жизни, играю в гольф каждый день...". Мне хотелось, чтобы меня кто-то навещал.
Но в конце концов Клоди позвонил Чаку и сказал: "Приезжай сюда, как можно скорее. Твой дружбан тут совсем уже ох*ел". Он пытался уговорить меня вернуться к нормальной жизни и предлагал свою помощь. Он сказал: "Думаю, мне стоит поблагодарить судьбу за то, что я не имею никакого отношения ко всему этому хаосу и ужасу. Твоя карьера зашла в тупик. Ты утратил контроль над самим собой. Наркотики всё сильнее тянут тебя вниз. Ты употребляешь их горами и спускаешь деньги на новых потаскух, которых находишь в стрип-клубах. Ты о детях подумал? Подумал о Бо, Тэе и Джоше?".
Я ему на это ответил: "Чак, мне нравится веселиться и бездельничать. Я не хочу, чтобы они видели меня в таком состоянии. Думаешь, им стоит видеть меня в таком состоянии?". Чак сказал: "Костлявый, ты приходишь и уходишь из жизни людей, причиняя им боль. Ты особенный. Ты можешь сделать так, что твой собеседник будут чувствовать себя самым важным человеком в мире".
Он напомнил мне как и где мы с ним тусили в своё время, как я включал музыку, смотрел на него и пел, отчего его так корёжило, что просто п*здец. Он мне тогда говорил: "Что ты творишь? Смотри в какую-нибудь другую сторону, пид*р еб*ный!". Затем он напомнил мне о том, как мы пошли с ним на собрание анонимных алкоголиков на Родео Драйв в Беверли Хилз, а там было полно знаменитостей и психопатов.
Там какой-то важный продюссер рассказывал о том, что когда он понял, что ему нужна помощь, он попросил своего друга отвести его туда, где собирались бы люди с такой же проблемой, как у него. И на следующий день его друг отвёз его в самый жуткий и грязный район Лос-Анджелеса, где они пришли на собрание в каком-то притоне.
Затем Чак говорил о том, что мы любим друг друга, как братья, и что он никогда не забудет ту ночь в Колорадо, когда мы молились с ним вместе. После этого он добавил: "Всё, Костлявый, поехали домой".
Но я понимал, что не могу этого сделать. У меня в жизни столько говна накопилось, что я даже не представлял, как подступиться к этой куче. По ночам я лежал и думал о тех бедах, которые приключились со мной, и о тех бедах, которые произошли с другими людьми из-за меня. Я вспоминал, как я лежал в кровати с голой стриптизёршой, нюхал кокаин и сорил деньгами во все стороны, в то время как Вероника и дети спали дома. И жгучее чувство стыда и позора хватало моё сердце и сжимало его, бл**ь, словно мячик для снятия стресса.
Я сказал Чаку, чтобы он уезжал без меня.
Три месяца я зажигал по-чёрному. Я нюхал кокаин горами, пил лимонную водку вёдрами, а домой за мной толпами ходили незнакомые люди, которых я встретил в стрип-клубе. Я фактически перестал есть и спать. Я хотел умереть, но мой организм оказался на редкость живучим. В итоге я как-то купил себе в ломбарде пистолет и решил выбить себе мозги. Мне было 36 лет.
Я сидел на диване, и пил из горла ледяную лимонную водку, впившись глазами в пистолет и один единственный патрон, которые лежали передо мной на кофейном столике. Зачем мне жить дальше? Чтобы и дальше множить ночи сущего ада? Жить я мог лишь под кайфом. Я был бесполезным куском говна и прекрасно сам это понимал.
Я не ухаживал за своими детьми... Твою ж мать, да я даже лица их уже с трудом помнил. Я не мог поддерживать нормальные отношения с близкими людьми. Шэннон, Вероника, Стеф - все они, по большому счёту, ненавидели меня. Бл**ь, да я даже разочаровал своих родителей, а мои братья говорили, что не хотят видеть, как я умираю. Меня покинул Чак, мой дружище Чак. С хоккеем было всё кончено. Понимаете? Навсегда покончено, бл**ь! Всем было наплевать на меня. Криспи, Саттер, Слэтц - для всех них я был лишь пушечным еб*ным пушечным мясом.
Вам знакомо чувство, когда вам надо во что бы то ни стало сделать то, что вам жутко не хочется делать, а потому вы сидите и готовите себя к этому морально? Будто вам надо принять какое-нибудь ох*ительно противное лекарство, или вы сидите у входа в кабинет директора школы, или смотрите вниз на воду с какого-нибудь невероятно высокого трамплина?
Каждый вздох словно прилипает к вашим лёгким и трудно глотать, потому что сердце полностью забило глотку. И вот, наконец, вы доходите до той точки, когда говорите: "Да пошло оно всё нах**. Погнали!". В общем, именно так я себя и чувствовал себя тогда в два часа ночи. Я был готов прыгнуть вниз.
Я схватил пулю, зарядил пистолет и засунул его себе в рот. Как знать, быть может, если бы у меня всё уже было готово, и мне не пришлось бы тратить время на то, чтобы вставлять пулю в барабан, я бы и сделал это. Но как только дуло пистолето застучало о мои зубы, а палец лёг на курок, я успокоился ровно до такой степени, чтобы засомневаться.
Нет, я не испытал какого-то внезапного желания жить. Я по-прежнему чувствовал себя, как говно, и хотел умереть. Именно поэтому, как мне кажется, я выбежал наружу, закинул пистолет в пустыню и заорал на вселенную, как сумасшедший. Но это был самый простой выход из сложившейся ситуации, а я никогда не искал лёгких путей. Да и к тому же, стрелять в самого себя было еб*ть как страшно.
По какой-то странной иронии судьбы, мне позвонил мой 16-летний сын Джош и придал смысл моей жизни хотя бы на какое-то время. Я от него на протяжении нескольких месяцев не слышал ни слова. Я поднял трубку, и он сказал: "Привет, как жизнь?". Я ответил: "Отлично, как сам?". Он спросил: "Чем занимаешься?". "Ты сам прекрасно это знаешь", - ответил я.
Возникла тишина, после чего Джош сказал: "Слушай, как тебе идея переехать в Калгари? Мы могли бы жить вместе. А то я с мамой жить уже просто не могу". Шэннон заново вышла замуж и была хорошей матерью, но Джош слишком долго рос без отца. Я должен был вернуться в Калгари. Я был нужен ему, Бо и Татим. Я выставил на продажу свой дом в Санта Фе, но его очень долго никто не хотел покупать. В результате я просто плюнул на него нах**.