Выбрать главу

В узких кривых переулках мелькала сгорбившаяся фигура. Все время оглядывалась. На тихий стук приоткрылась маленькая дверца.

Страж кивнул головой и поднял фонарь. Они шли по длинным коридорам, звук шагов падал в пустоту и пробуждал гулкое эхо. В тесной келье стояли стол, два кресла, на стене чернело распятие. У стола человек в черно-белой рясе. Под сверкающими глазами темные круги. Он без улыбки обернулся к вошедшему.

— Именем Иисуса, — прошептал посетитель. Голос не повиновался ему.

Монах указал на кресло и коротко произнес:

— Аминь.

Посетитель заикался и беспокойно ерзал на месте. Большое гусиное перо в руке монаха шевелилось, когда он записывал сказанное.

— Я мыслю о спасении его души, — говорил худощавый юноша и грязными пальцами разглаживал край плаща.

— Понимаю.

Взгляды их встретились, но юноша быстро опустил глаза перед холодным пламенем в глазах монаха. Доминиканец улыбнулся, словно желая смягчить отрывистость слов. По лицу его паутиной разбежались тени.

— Кто ты, сын мой?

— Алоиз Вагнер, бакалавр здешнего университета…

Глаза монаха устремились куда-то вдаль.

— …и послушный сын матери-церкви, ваша святость, — добавил посетитель.

— Итак, в чем дело?

Юноша приоткрыл рот, как пойманная рыба, и тотчас же снова закрыл. Монах был вынужден повторить вопрос.

— Я служу у ученого доктора Фауста, ваша святость.

— Об ученом докторе Фаусте сведения у нас не из лучших, — произнес монах, покачав головой. — Он смеется над чистилищем, над учением святых отцов, сомневается в непорочном зачатии, позволяет себе насмешки… Знаю, знаю, — быстро добавил он, приподняв руку, словно отвечая на невысказанное возражение. — Это выдающийся ученый, но его знания подозрительно блестящи — не по-человечески. А это ведет к гордыне и к отрицанию ведущей роли церкви. Кроме того, он не ходит в храм и сторонится людей: нет ли в этом чего-то нежелательного? Что ты об этом думаешь, бакалавр?

— Конечно, так, ваша святость, но…

— Но что? — приподнял брови монах.

— Меня тревожит другое.

— Что же?

Посетитель огляделся.

— Мы здесь одни, — произнес монах.

Посетитель наклонился через стол и прошептал:

— За последний месяц у доктора отросли волосы.

Лысина Фауста была любимым предметом шуток всего города, и инквизитор это знал. Но он даже не улыбнулся.

— Должно быть, доктор натирался какой-нибудь дьявольской настойкой.

— Теперь у него короткие жесткие волосы, — продолжал Вагнер, — но он изменился не только в этом. Он держится как молодой, пополнел и… — он запнулся. — Ему нравятся женщины.

Доминиканец быстро перекрестился, чтобы скрыть улыбку.

— Утлый сосуд человек, — прошептал он.

Бакалавр откашлялся.

— По ночам у него в лаборатории слышатся странные звуки. Он говорит вслух…

— Сам с собой?

— Нет, словно отвечает кому-то или спрашивает его.

— А этот кто-то, — медленно произнес монах и бородкой пера пощекотал Вагнеру кончик носа, — этот кто-то молчит? Значит, это наверняка не женщина.

— Нет, господин. — Бакалавр явно был в отчаянии.

— Тогда кто же?

— Не знаю. Говорит или отвечает только доктор. А потом некоторое время ничего не слышно. И снова только его голос.

— Гм, — покачал головой монах. — А что он говорит?

— Плохо было слышно… что-то о молодости и крови… и об аде.

— Так он не уверен в существовании ада? — холодно спросил монах. — Или, как многие другие, ищет его уже здесь, на земле?

— Н-не знаю, нельзя было расслышать.

— Почему же ты пришел?

Вагнер съежился.

— Я верный сын церкви, ваша святость. Я ближайший ученик доктора Фауста и многому от него научился. Но я никогда не одобрял его еретических мыслей, терпел и страдал молча. Вот уже десять лет, как я сдал бакалаврский экзамен, а кошелек у меня пуст. Я хотел бы служить церкви на более высоком месте. Думаю, что заменил бы и доктора Фауста, если бы церковь решила…

— Понимаю, — произнес монах, и в лице у него появилась жесткость. — То, что ты сказал, это важное подозрение.

— Это ради спасения его души…

— Связь с демонами и иными слугами сатаны, — продолжал доминиканец, — есть тяжкий проступок против бога и церкви. Обдумай свои слова, прежде чем я позову писца.

— Я уже все обдумал.

3

— Проснись, — произнес Фауст. — Проснись и забудь. — Он провел рукою по лбу спящего. Бледные веки дрогнули, по худому лицу пробежал трепет.