— Многие художники занимались тем же самым и едва ли не с той же изощренностью, — заметила леди Истлейк. — Рембрандт. Тициан.
— Однако это проявлялось не только в его творчестве, — сказал сэр Чарльз, — но и в его повседневной жизни. Разве, обедая с нами на протяжении последних лет, он не проходил длиннейшие расстояния, дабы скрыть истинное место своего жительства?
— Это вовсе не удивительно, — парировала леди Истлейк, — если вспомнить, в каких убогих условиях он жил.
Сэр Чарльз отрицательно покачал головой:
— Он всегда так поступал. Спросив об очередном путешествии, которое он намеревался предпринять, вы слышали обычно уклончивый ответ либо заведомую ложь. — Внезапно он улыбнулся и положил свою руку на руку жены. — Ты этого не помнишь, поскольку в то время ты еще эпатировала обитателей Норвика. В двадцать шестом или двадцать пятом году он отправился на континент. В это время как раз произошел чудовищный взрыв подле Остенде. Его бедный отец был убежден в гибели сына, поскольку тот сказал, что направится именно туда. Об этом даже сообщалось в прессе — в «Халл адвертайзер», если не ошибаюсь. Но по возвращении Тернера выяснилось, что у него был совсем другой маршрут.
Леди Истлейк рассмеялась.
— Это можно объяснить, — заявила она, — непостоянством его характера.
Дикое, едва оформленное предположение, навеянное смутными образами — скалами с полотна «Улисс высмеивает Полифема», похожими на щучьи челюсти, или глыбой-драконом с картины «Богиня раздора», — стало складываться в моей голове. Я боялась, что оно исчезнет, прежде чем я успею отчетливо его осознать, но в этот момент вошел Стоукс с чайным подносом, и таким образом я получила дополнительное время для размышлений. Когда Стоукс удалился и леди Истлейк принялась разливать чай, я сказала, удивляясь самой себе:
— Похоже, я понимаю: его жизнь стала чем-то вроде каламбура. Не это ли вы имели в виду, сэр Чарльз?
Он кивнул, однако то был всего лишь жест вежливости, ибо он определенно не понимал, что я имею в виду. Действительно, я сама едва сознавала, о чем говорю, когда продолжила:
— Ведь каламбур строится на двойном или даже множественном значении одного и того же слова, звука?
— В таком случае у Тернера получается прямо наоборот, — заметила леди Истлейк, расхохотавшись. — Одно значение и два слова, Тернер и Бут.
— Да, по… но… — забормотала я, чувствуя, что мои щеки вновь заполыхали, и ругая себя за эти слова.
— Я считаю все это очень интересным, мисс Халкомб, — мягко сказал сэр Чарльз. — Противоречия, таящиеся в одном человеческом существе. Это действительно напоминает каламбур. Не хотите ли чаю?
— Благодарю вас.
Я молча благословила его любезную поддержку, но не могла не ощутить разочарования (и даже легкого унижения) из-за того, что так в ней нуждалась. Неужели мои рассуждения выглядели столь беспомощно? Несмотря на все свое смущение, я вовсе так не считала и, оглядываясь назад, не считаю и теперь.
— Непостоянство, — заметил сэр Чарльз, обращаясь к жене, — слишком узкое определение для характера Тернера. Бывали времена, еще совсем недавно, когда я внезапно начинал вспоминать о сумасшествии его матери.
Возможно, леди Истлейк растрогали тень усталости на его лице и искренняя грусть в голосе, ибо вместо того, чтобы рассмеяться и упрекнуть мужа за преувеличение (как я ожидала), она молча устремила на него взгляд широко раскрытых серьезных глаз, в которых, кажется, блеснули слезы.
— Ну не сумасшествие ли, мисс Халкомб, завещать свое состояние на нужды благотворительности, а картины — нации, но при этом пожалеть пары фунтов на оплату услуг компетентного юриста, чтобы оформить свое завещание, попавшее в итоге на рассмотрение к лорду-канцлеру?
— Нет, — заявила леди Истлейк, прежде чем я смогла заговорить. — Это просто-напросто дурацкая шутка. Не слишком удачная, верно, в особенности если вам приходится разъяснять его посмертную волю судье, который привык мыслить буквально. И все-таки это всего лишь шутка.
Ее муж намеревался заговорить, но леди Истлейк продолжила, определенно вознамерившись взять на себя направление разговора:
— Мне очень совестно, дорогой, что мы отвлекаем тебя от работы. Мисс Халкомб необходимо выяснить, где можно найти сведения о первых профессиональных шагах Тернера.
Показалось ли мне или действительно разговор о сумасшествии — а в сущности, все обсуждение характера Тернера — дался ей с трудом? Это была тема, которая в другом контексте несомненно заинтересовала бы ее и вдохновила на блестящие экскурсы. А сейчас она постаралась избежать ее с той настороженностью, какую можно было бы ожидать от любой из чопорных неинтеллектуальных дам, над которыми она неизменно смеялась.
— Я познакомился с ним, — начал сэр Чарльз, — когда едва вышел из мальчишеского возраста. Затем я много лет жил в Риме и видел его нерегулярно. В двадцать восьмом году, когда он посетил Италию, мы провели вместе несколько месяцев — он пользовался моей мастерской и впоследствии устроил выставку своих работ в Кваттро-Фонтейн. — Он засмеялся. — Заграничные критики и художники никогда не видели ничего подобного — не только такого солнечного колорита, но и такой манеры выставляться; чтобы сэкономить на окантовке, Тернер закреплял вокруг края полотна толстый шнур и красилего охрой.
— Тернеру тогда уже минуло пятьдесят, — заметила леди Истлейк. — Едва ли такой дебют можно считать ранним.
Я думала, что сэр Чарльз, возможно, возразит, но он вместо ответа уставился на свои длинные тонкие пальцы, словно решал, как лучше их изобразить. Потом он все же поднял взгляд на жену и произнес:
— Что сталось с семьей Хейста?
— Хейста?
— Он вел дневник, я полагаю.
— Уверена, что там нельзя найти благожелательного изображения мира искусства.
Сэр Чарльз пожал плечами:
— Ну, моя дорогая, думаю, мы должны предоставить мисс Халкомб и ее брату возможность сделать собственные выводы. В любом случае, сейчас я больше ничего не могу придумать. Ведь все умерли: — Фарингтон, Гертен, Уэст, — все.
Его голос звучал все тише и тише, и он поник головой, будто торжество смерти повергло его в безмолвное отчаяние.
— А где мне отыскать родственников мистера Хейста? — спросила я быстро, поскольку лицо леди Истлейк окрасилось нетерпеливым раздражением, из чего можно было заключить, что она этого не одобряет и, возможно, постарается меня отговорить.
— Ну… А его несчастный сын?… — пробормотал сэр Чарльз.
— Несчастный! — фыркнула его жена.
Словно желая отмести все возражения, сэр Чарльз внезапно встал:
— Я наведу справки и дам вам знать.
Он поклонился мне, протянул вялую руку жене, которая прикоснулась к кончикам его пальцев; заверил, что ему приятно было со мной познакомиться, и покинул нас, чтобы вернуться к своей работе.
Дома меня посетила новая мысль. Мимолетная, вполне тривиальная, она была навеяна мерцанием газовой горелки в холле, которая отбрасывала причудливые тени на гравюру с картины «Вид на Лондон из парка Гринвич» и заставила меня вспомнить об оригинале этой картины, находившемся в Мальборо-хаусе, а потом — естественно — о беседе с леди Мисден, состоявшейся там же. Она, подумалось мне, несомненно, сможет рассказать больше о ранних годах жизни Тернера. И я тут же написала ее дочери, объяснив ситуацию и спрашивая позволения обратиться к ним.
Вот оно. Уже две тетивы для моего лука. Может, из меня выйдет и не такой уж плохой детектив.
Пятница