1. Беру на себя смелость напомнить, что познакомился с Вами, когда локомотив застрял возле Лидса.
2. Вы любезно предложили осмотреть Ваших Тернеров.
3. Буду проезжать Бирмингем по пути в Лондон, на следующей неделе.
XIV
Моя дорогая Мэриан!
Ты восхитительна! Добиться таких потрясающих успехов менее чем за два месяца!
К сожалению, я не смогу возвратиться ко времени, на меченному для обеда в понедельник. Я сознаю, что ставлю тебя в сложную ситуацию, и очень огорчен. Но поскольку я очень долго не имел о тебе известий (пожалуйста, не сочти за упрек — я вполне допускаю, что, будучи столь занятой, ты не могла мне писать), то я соответственно не знал, как продвигаются твои дела, и понятия не имел о твоих планах на мой счет. Я же, в свою очередь, вел собственное расследование, и, боюсь, оно потребует на обратном пути остановки в Бирмингеме. Как ты полагаешь, нельзя ли отложить встречу с Ислейками на несколько дней?
С любовью,
твой преданный брат
Уолтер
XLVI
Моя самая любимая!
Посмотри-ка! Я так же надежен, как и мое слово! Хотя, признаюсь, испытываю известные трудности: поезд качает с боку на бок, словно корабль на волнах, и я могу писать лишь в ту долю секунды, когда он находится в равновесии. Однако теперь или никогда, ведь, приехав в Вилленхолл (вскоре), я должен буду идти прямо в гостиницу, а затем — к мистеру Нисбету. Поэтому прости мою краткость. Завтра я буду многословнее.
А пока — не тревожься обо мне. Я в порядке. Я ни о чем не забыл. Я люблю тебя.
Уолтер
XLVII
Все прочее можно изложить в письме, а вот это, несомненно, может ее огорчить.
Нисбет, слегка пришедший в себя после лицезрения несчастного, выглядел совершенно потрясенным: лицо под слоем копоти побледнело, руки сцеплены, словно в поисках опоры. Взглянув из окна на простирающийся перед ним ад, он все-таки взял себя в руки, передернул плечами и обернулся ко мне.
— Цена прогресса, — сказал он. — За все приходится платить. — Он кивнул, как будто сия истина восстановила его веру. — Тернер знал об этом. А теперь не хотите ли стакан вина, мистер Хартрайт?
XLVIII
Моя самая любимая!
Слава Богу, Северо-восточная железная дорога добрее к авторам писем, чем Бирмингем и Дерби. Несессер для письменных принадлежностей сам собой удерживается на моем колене (по крайней мере, большую часть времени); ручка лишь иногда непроизвольно скользит по бумаге; а локоть имеет уникальную возможность свободно двигаться, ибо соседнее место свободно. В общем и целом, если не считать холода, я действительно устроился не менее удобно, чем дома. И вот наконец настоящее письмо.
Я всегда полагал, что название «Черная страна» возникло благодаря поэтической гиперболе, однако оно столь же однозначно и буквально, как «набережная канала» или «дорога к станции». Земля черна от угля и шлака, а воздух — от дыма, даже деревья и пучки травы потемнели от копоти, и только небольшие пятна зелени, поблескивающие там и здесь, словно яркий носовой платок среди однотонно серых заводских помещений, напоминают о том, что здесь и в самом деле имеется растительность. Мистер Нисбет, как выяснилось, — владелец железоделательных производств; а его дому — кошмарному нагромождению готических шпилей и окон в стиле эпохи Тюдоров, расположенному в полумиле от мастерских, — по меньшей мере лет десять, поэтому он ужасно закопчен, и лишь по следам проступающей кое-где известковой кладки можно определить: скорее всего, дом выстроен из кирпича, а не из камня.
Средних лет женщина открыла мне дверь и провела в большую восьмиугольную гостиную. Ее стены пустовали, за исключением двух-трех мрачных портретов; кроме того, на монументальной каминной доске виднелся портрет самого Нисбета с семейством. В центре комнаты стоял огромный стол, за которым свободно разместились бы король Артур и все его рыцари. Однако прочая обстановка была скудна: несколько стульев подле стола да три кресла с мягкими подголовниками, расставленные полукругом перед огнем, пылающим во вместительном каменном очаге. Сквозь ряд маленьких окошек, проделанных в башнеобразном потолке, просачивался тусклый свет, отчего на всем помещении, немного напоминающем церковь, лежала печать торжественной серьезности.
— Я доложу о вас хозяину, — сказала женщина.
Однако она не успела сделать и нескольких шагов, как появился мистер Нисбет собственной персоной, живо беседуя на ходу с сопровождавшим его человеком — одним из своих служащих, судя по добротным ботинкам и строгому коричневому костюму. Раскрасневшись, мистер Нисбет в подтверждение своих слов время от времени потрясал кипой бумаг, зажатой в руке. Спутник слушал его с гробовой серьезностью, опустив голову, периодически кивая и беспрестанно оглядывая комнату, будто животное, выискивающее пути к спасению. В конце концов его взгляд упал на меня и застыл; после чего мистер Нисбет смолк и, проследив, куда смотрит собеседник, тоже меня заметил.
— А, мистер Хартрайт, — сказал он, — я немедленно предоставлю себя в ваше распоряжение.
Он вновь повернулся к мужчине в коричневом костюме.
— Посоветуйте ему подумать о своей жене, Харкнесс, — проговорил он. — Пусть он выяснит ее мнение. Он должен понимать — они должны понимать: у меня это не пройдет.
Харкнесс покраснел и уставился на свои ноги. Какое-то мгновение мне казалось, что он собирается возразить. Но в конце концов он коротко кивнул и так быстро зашагал к двери, что женщине пришлось бежать за ним, дабы не отстать.
— А теперь, — сказал Нисбет, пожав мою руку, — здравствуйте.
Он не смотрел мне в глаза, его взгляд блуждал по комнате, будто составляя реестр мебели. Спустя пару секунд он уселся подле огня и небрежным жестом предложил мне последовать его примеру.
— Полагаю, мы достаточно удобно здесь устроимся, — произнес он. — В библиотеке дремлет мой тесть, и я не хочу его тревожить.
Он говорил вполне доброжелательно, однако без тени искательности; он даже не попытался выяснить, каковы мои желания, а просто-напросто предложил мне следовать его указаниям. Помимо того, мне было ясно: он смотрит на меня как на диковину и с любопытством фермера, осматривающего выставленную на продажу лошадь, попеременно озирает мои ноги, руки и спинку моего кресла. В результате он чуть озадаченно откинулся в кресле и произнес:
— Итак, вы завершили ту работу?
— Простите?…
— Локомотив?
— Локо?… — начал было я. Но потом припомнил обстоятельства нашей предшествующей встречи и сообразил, что он говорит о зарисовках испорченного паровоза. — Нет, — ответил я, ни минуты не раздумывая, — мне пришлось отвлечься на другие дела.
— Да? — воскликнул он нетерпеливо.
Его глаза снова забегали вокруг моего кресла.
И тут я все понял. Он озирался в поисках папки с рисунками. Мистер Нисбет счел меня профессиональным художником, а я не рассеял его заблуждения. И теперь он полагал: я прибыл к нему, дабы что-нибудь продать. Отсюда его бесцеремонная манера поведения, внезапно пришло мне в голову: так обращаются с молодым человеком, претендующим на звание мастера-рисовальщика. Мистер Нисбет относится ко мне не как к обычному торговцу, но и не как к гостю.
Каким образом сообщить ему об истинном положении вещей, не поставив нас обоих в неловкое положение? Мимоходом, не придавая ничему значения? С юмором, легко посмеявшись над недоразумением? Пока я размышлял, мистер Нисбет продолжил: