— Пришлите мне зарисовку законченной картины, когда завершите работу. И рисунок локомотива тоже, Возможно, я заинтересуюсь и куплю их.
Боги! Мы уже почти на месте!
С вечной любовью к тебе и детям,
Уолтер
XLIX
Мой милый мальчик!
Твое письмо совершенно меня напугало. Какое ужасное происшествие! Несчастный незнакомец и его несчастная жена! Мне страшно думать об этом.
Пожалуйста, мой милый, будь осторожен.
Твоя любящая жена
Лора
L
Сегодня подготовил холст. Пересмотрел свои рисунки. Сделал два-три подготовительных наброска акварелью.
Но я не в силах приступить к работе.
8 моем возвращении в Лондон есть что-то тревожное. Иногда — точнее, большую часть времени — я вполне в своей тарелке. Но время от времени я, кажется, начинаю смотреть на мир чужими глазами — глазами того, с кем вроде бы навсегда расстался. Но, как выяснилось, он ждал меня здесь и теперь стал еще сильнее.
Возможно, я просто-напросто страдаю от уязвленной гордости. Ибо мне кажется, что мне велели явиться сюда, словно цирковому животному, дабы я проделал трюки перед леди Истлейк и отбарабанил слова Мэриан, как свои.
Я должен заставить себя взяться за картину. Если я справлюсь с этой работой, то узнаю о Тернере больше, чем псе они.
LI
Слава Богу. Мои молитвы услышаны.
До чего легко меняется наше настроение! Если бы двенадцать часов назад я могла предвидеть, в каких обстоятельствах буду писать дневник, мне, наверное, грозила бы потеря рассудка. Но вместо этого мое сердце преисполнено благодарности — ибо мои потери не идут ни в какое сравнение с тем, что я считала утраченным, однако обрела самым чудесным образом.
Итак, буду верна себе и примусь за работу.
Глядя с этой стороны пропасти, мне трудно узнать себя в той женщине, которая приехала вечером на Фицрой-сквер. Я равнодушно (будто посторонний человек) наблюдаю: вот Уолтер помогает ей выйти из кэба; вот она оглядывает с надеждой входную дверь; а потом целую минуту или больше разглаживает платье, поправляет капор, подбирает юбки, словно смявшиеся складки, сбившаяся прическа, пятнышко грязи — худшее из возможных несчастий. Подобная мелочность достойна презрения; но все-таки я испытываю к этой женщине жалость, ибо знаю, о чем она в своей беспечной невежественности и не подозревает: ее тщеславию вот-вот нанесут удар.
Из приглашения Элизабет Истлейк я заключила, что мы будем обедать наедине с ней и ее мужем, но, войдя в гостиную, с изумлением обнаружила там еще двух гостей. На первый взгляд они могли показаться почтенной семейной парой; седовласые, с безупречными манерами, они, скорее всего, принадлежали к интеллектуальной, а не фешенебельной части знакомых Истлейков. Она оживленно о чем-то рассказывала, а он склонился к ней вежливо, с напряженным выражением лица плохо слышащего человека, который старается не привлекать к этому недостатку внимания; и то, как они стояли, подсказывало: они не очень хорошо знакомы. А когда они прервали беседу и обернулись, дабы быть нам представленными, я поняла, что на самом деле она старше его лет на двадцать. Благодаря живому характеру манеры и внешность женщины оставались не по возрасту молодыми; в то время как мужчина лет пятидесяти (по какому-то странному закону контраста) двигался к старости настолько быстро, насколько позволяли его одеревенелые конечности.
— Миссис Сомервилль, — представил сэр Чарльз, — вы, полагаю, не знакомы с мисс Халкомб.
Я, конечно же, знала ее имя (невозможно провести хотя бы десять минут в компании столь ученой женщины, как Элизабет Итслейк, и не услышать о миссис Сомервилль хотя бы однажды) и, пока мы обменивались рукопожатиями, отчетливо ощутила, какая большая честь — познакомиться с ней. Одновременно я почувствовала разочарование: значит, Истлейки сочли вечер в нашем обществе недостаточно интересным и, принимая пас, всего лишь исполняли очередную публичную обязанность, скрашенную присутствием других гостей.
— Миссис Сомервилль — мистер Хартрайт, — пробормотал сэр Чарльз. — Мисс Халкомб — мистер Кассонс.
В следующий момент мое разочарование сменилось настоящим ужасом. Когда я повернулась к мистеру Кассонсу, в поле моего зрения попала еще одна новоприбывшая пара. Поначалу я не поверила своим глазам, но, посмотрев внимательнее, удостоверилась.
Мистер и миссис Кингсетт.
Не знаю, заметил ли мистер Кассонс мое потрясение, поскольку прочесть что-либо на его лице не представлялось возможным. Он был рослый представительный мужчина, его высокий лоб обрамляли легкие пряди волос, а глаза казались настороженными и неулыбчивыми.
— Здравствуйте, — произнесла я.
— Здравствуйте.
Я болезненно ощущала присутствие Кингсеттов и лихорадочно соображала, как вести себя с ними. Но не имея возможности немедленно отойти от мистера Кассонса и сохранить при этом вежливость, я медлила, ожидая, что он поддержит разговор. Он, однако, не проявлял ни малейшего желания беседовать и продолжал смотреть на меня — упорно, но при этом без всякого интереса, отчего возникло впечатление, будто на самом деле он меня не видит, а ждет, не появится ли из дырки в полу и не промчится ли по ковру мышь либо кролик. Спустя пятнадцать минут я почувствовала себя свободной — ведь мужчина, претендующий на внимание женщины, должен или поддерживать разговор, или отказаться от всяких претензий. Пробормотав извинение, я покорилась неизбежности, то есть повернулась к Лидии Кингсетт.
Я сразу же поняла, что со дня нашей последней встречи ничего не переменилось. Она выглядела еще более измученной, чем обычно, а ее руки, сжавшие мои, были почти ледяными. Впрочем, наша встреча ее, несомненно, порадовала, она даже сумела выдавить из себя улыбку и с трогательным пылом произнесла:
— Мисс Халкомб, мисс Халкомб, я так…
Поймав взгляд мужа, она осеклась.
— Вы — как? — переспросила я чуть фамильярно и рассмеялась, пытаясь ее приободрить. — Продолжайте, рассказывайте.
Миссис Кингсетт замялась, покачала головой, уставилась в пол. Притронувшись к ее запястью, я склонилась к ней, словно к испуганному ребенку:
— Ну же?.
Однако она продолжала молчать. Возникла неловкая пауза, и я ощутила на себе взгляд ее мужа, обжигающий, словно огонь, вынуждающий меня обернуться и выяснить, почему она замолчала. Я попыталась сопротивляться, но любопытство оказалось сильнее.
Увидеть его вновь было достаточно неприятно, словно я вдохнула полузабытый, но отвратительный запах. Но хуже всего было то, как он меня разглядывал — с такой бесцеремонностью, что другие мужчины должны были бы это заметить и вмешаться. Мистер Кассонс, однако, продолжал озирать мир с высоты своего роста, а Уолтер и сэр Чарльз оживленно беседовали, поэтому мне пришлось самой осадить Кингсетта и грозно сдвинуть брови.
К моему изумлению, вместо ответа он высунул язык на дюйм или два; неторопливо, с отвратительной непристойностью, провел по нему пальцем — и продолжал глазеть на меня с бесстыдной ухмылкой. Если бы кто-то заметил его действия (но этого, без сомнения, не произошло), то не мог бы не увидеть в них свидетельства нашей былой близости. Несмотря на полную невинность, я отчаянно покраснела.
На мгновение я остолбенела; а затем, увидев, как он начал продвигаться ко мне, намереваясь протянуть только что облизанную руку, быстро развернулась в другую сторону. На мое счастье, Элизабет Истлейк беседовала с Уолтером, поэтому я без угрызений совести вмешалась в их разговор и отвела ее в сторону.