Но переводчики все-таки пишут не сами, а под диктовку автора, скажете вы. С одной стороны, это упрощает дело, поскольку то, что мы описываем, уже придумано за нас, а с другой – усложняет его, поскольку мы ограничены в своей свободе. В конце концов, если у автора не выходит какая-то деталь, он может ее попросту выбросить. Мы – не можем. И если у нас возникает нужда вставить в свой текст какую-нибудь хитроумную шестеренку, гораздо проще не изобретать ее заново, а порыться в своем литературном багаже, этом чемоданчике с запчастями, выудить оттуда уже готовую, выточенную Толстым или Гоголем, и подогнать ее “по месту”.
Приведу еще два аргумента в пользу того, что переводчик должен работать в русле своей литературной традиции. Первый: именно так ведут себя и те, чьи книги мы переводим. Каким бы новатором ни был наш автор, он тоже, как рыба, живет и дышит своим языком и своей литературой. И если мы хотим, чтобы перевод воспринимался нашими соотечественниками примерно так же, как оригинал – соотечественниками автора (а ведь именно такую цель мы перед собой поставили), нам нужно вписать его в свою культуру так же органично, как переводимая книга вписывается в чужую.
И второй аргумент, родственный первому. Как правило, сами наши читатели – люди начитанные (мы же не будем ориентироваться на неучей и невежд, правда?), а стало быть, тоже прекрасно знакомые с родной литературой. Это влияет на их восприятие любого нового текста, и если мы будем на каждом шагу предлагать им свои маленькие открытия, идущие вразрез с тем, что сформировало их вкусы, добром это не кончится.
Итак, чем больше хороших книг мы прочтем на родном языке, тем легче нам будет создавать на нем новую – переводную. Особенно важная роль в этом смысле принадлежит классическому канону, а для нас, в силу нашей национальной истории, это в первую очередь могучая русская литература XIX века (нет смысла перечислять имена, знакомые всем по школьной программе). В известном смысле все наши классики были для своего времени “модернистами”, первопроходцами: они и протаптывали те самые лесные тропинки, на каждом шагу изобретая что-нибудь новое. Любопытно, что разных полезных штучек они напридумали, можно сказать, с запасом: некоторые их изобретения так и не прижились в литературном языке. Лесков писал, что крылья у голубей скрипят – нынче такое стерпит далеко не каждый редактор. А вот очень характерное и почти совсем теперь не встречающееся описание периодических действий глаголами в будущем времени у Тургенева[5] (я выделил эти глаголы курсивом):
Картина была чудесная: около огней дрожало и как будто замирало, упираясь в темноту, круглое красноватое отражение; пламя, вспыхивая, изредка забрасывало за черту того круга быстрые отблески; тонкий язык света лизнет голые сучья лозника и разом исчезнет; острые, длинные тени, врываясь на мгновенье, в свою очередь, добегали до самых огоньков: мрак боролся со светом… Кругом не слышалось почти никакого шума… Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснет большая рыба и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей волной… Одни огоньки тихонько потрескивали.
Ну ладно. Допустим, что мы прочитали по-русски целую библиотеку и накопили горы словесного пластилина, из которого наш внутренний писатель может лепить новые фразы, приятные на вид и на слух. Но тут перед нами встает очень серьезный практический вопрос. Как я уже говорил, многие настоящие писатели учатся ремеслу, выбирая себе кумира из своих предшественников и подражая ему на первых порах. А кому должны подражать переводчики? Уж больно по-разному писали наши литературные гении. Что следует взять за образец: экономный и хирургически точный слог Чехова или прочную и свилеватую, как комель старого дуба, прозу Толстого? А может, шутливо-ироничную манеру самого Пушкина? Да и вообще, XIX век – это, конечно, здорово, но не странно ли будет переводить заимствованным оттуда языком и то, что написано в XXI веке? Напрашивается такая мысль: а что, если каждый раз подбирать для автора, книгу которого мы собираемся переводить, наиболее близкого ему по стилю коллегу из нашего отечественного литературного пантеона и писать в его духе, при необходимости избавляясь от архаизмов? Но возможность установить взаимно-однозначное соответствие между двумя множествами сочинителей, пишущих на разных языках, выглядит довольно сомнительной.