Наконец он словно отмирает, обхватывает меня и сжимает крепко-крепко. Я не сопротивляюсь, но и не обнимаю его в ответ, чувствуя запах его одеколона с еле заметной пряной ноткой пота и запахом сигарет. Мои отросшие волосы падают ему на плечи. Через несколько секунд он отстраняется и садится, держит за руку, а глаза совершенно безумные, даже… плачет?.. Да нет, быть того не может.
– Где я? – тихо спрашиваю.
Он начнет юлить, вижу: крутит пальцами, мнет губы и прячет глаза.
– В больнице. А ты помнишь, что с тобой случилось?
– В больнице, – говорю. – Зачем в больнице решетки на окнах?
Он снова прячет глаза и мнется. Я откидываюсь на подушки.
– Господи… Скажи мне, что я ограбила банк.
Он смотрит на меня долго, потом внезапно обхватывает за плечи и утыкается мне в шею.
– Аглая… Аглая… – шепчет. Смеется. – Боже мой, как я давно не слышал твоего голоса!..
Я смотрю на толстые черные решетки за его спиной.
Проходящая мимо сестра заглядывает в палату, охает и убегает. Потом прибегает снова, приводя за собой врачей. Они спрашивают меня, задают какие-то вопросы, я отвечаю, тоже спрашиваю, а сама все это время поглядываю на Димитрия, сидящего на стуле. Все про него забыли. Он и сам чувствует это, а потому не играет на публику – я вижу, как разные эмоции сменяются на его лице. Правдивые эмоции.
– Можно мне прогуляться? – спрашиваю у моего консилиума. Они с сомнением глядят на меня. Я сажусь на корточки. – Видите, я могу подняться, это не проблема. – Недоверия на их лицах не уменьшается. – Пожалуйста.
Они долго совещаются, ссорятся, приносят какие-то аппараты и лекарства, уносят, и наконец выходят из палаты, оставив меня одну. Димитрий говорит о чем-то с врачом у двери.
Я чувствую, как начинаю зябнуть и, с огромным трудом встав на ноги, подхожу к окну, придерживаясь за стены.
Решетка слишком частая и я совершенно не понимаю, как они исхитрились открыть форточку.
Прямо напротив окна, почти вплотную, растет какое-то дерево и в его темной коре я вижу свое отражение – худое лицо, морщины, потрескавшиеся губы.
Я стою и гляжу на свое отражение, и вдруг в какой-то момент, понимаю, что и оно в ответ глядит на меня. У него мертвые, голодные глаза. Оно усмехается мне, глаза его щурятся презрительно и зло.
= Привет! = мы говорили одновременно. Я – шептала, и его голос – шептал, в шелесте дождя.
Я вижу, как мои руки поползли к горлу.
– Я закричу! – шепнула я.
– И что? – спросило оно.
– И сюда придут.
– И что они сделают? – оно усмехается.
– Спасут меня.
– Зачем это им?
– Они… хотят помочь мне.
– Значит они твои друзья? – шепнул дождь.
– А твои друзья знают что ты сумасшедшая? – шепнул шелест листвы.
– А твои друзья это твои друзья? – шепнула я.
В коридоре послышался топот, я отошла от окна и залезла в постель, укутавшись в одеяло.
Сестра принесла откуда-то пальто и калоши, помогла мне одеться и передала в руки высокого медбрата.
Мы прошли по больничному коридору – я, опираясь на медбрата, за нами Димитрий, перед нами медсестра.
Когда дошли до двери – сестра вынула из кармана ручку, вставила ее в пазы и провернула.
Еще идем – и вот наконец улица.
Мне в лицо дохнуло холодом и осенью, прояснив сознание. Я подняла голову – и надо мной распахнулось во всю свою невероятную, необозримую темную ширь сердитое и свободное осеннее небо, затянутое низкими тяжелыми тучами, роняющими на землю мелкие холодные капли. Несколько минут я стою, подняв лицо к небу и ловлю капли губами.
Наверное, они думают, что я молюсь.
Мы идем по старой заасфальтированной аллее, мимо рядов простых деревянных скамеек, мимо высоких и длинных фонарей, мимо коротко стриженой травы и деревьев, которым внизу обрезают ветви.
– Знаешь, мне всегда это казалось нелепым… Человек рождается маленьким и глупым, растет и умнеет, а потом усыхает и забывает все что выучил, и умирает снова маленьким и глупым. А сейчас думаю – есть в этом какая-то горькая правда.
Ветер усилился, кинул нам в лицо пригоршню воды, Димитрий раскрыл зонт.
– Ты это к чему? – спросил он. – Что за пессимизм? Ты очнулась, не бредишь, не сидишь, уставившись в одну точку, как чертова кукла. Ты снова в реальном мире, с нами вместе… – он взял меня за руку.
Моя рука была белая и маленькая с птичьими косточками, того гляди переломятся, его рука была большая и загорелая с мозолями и царапинами, в ней словно вместо крови по венам струилась жизнь. Почему меня всегда так раздражала эта жизнь в нем? И кто здесь более жесток – он или я?..
– Не могли бы вы нас оставить минут на пять, – попросила я медбрата.