– …Victor … mon Dieu, qu'est-ce qui m'arrive? Je ne peux pas vivre sans toi, c'est tellement stupide… [Виктор… Боже мой, что со мной? Я не смогу без тебя жить, это так по-дурацки…]
– …Une fois, une diseuse de bonne aventure m'a prédit un Grand Amour! Ne riez pas, imbécile!.. [А мне однажды гадалка нагадала Великую Любовь! Не смейся, дурак…]
– …J'y crois! Vous devez vivre pour l'amour, sinon pour elle, alors pour quoi?.. [Верю! Жить нужно ради любви, если не ради нее, то для чего?..]
Наконец он встал и поставил пластинку с цифрой «5».
Пластинка прокручивалась, но не было слышно ничего, потом раздался смешок и вздох.
– «Меня всегда влекла в ней загадка. Ощущение неразгаданной глубины. Она была как головоломка, которую я разгадывал шаг за шагом. И однажды я разгадал ее. И внутри оказалось не море – а всего лишь лужица.
Мы живем на одной земле. И по ней не ходят ангелы. Нас окружает куча всякой дряни, или же просто рутины. Мы с ней искали счастья в объятиях друг друга, а нашли только грязные простыни. Жизнь опошляет все. Чувства вечного, чистого и светлого не бывает. Как не бывает и Беатриче. Ад – да, он есть. А вот насчет рая я не уверен.
Постепенно все стало затухать. Ощущения притуплялись, краски тускнели. Она с ее слезами стала казаться мне сначала раздражающей, а потом я понял, что это не раздражение – она просто мне надоела. Я больше не любил ее.
Постепенно я понял ее, понял всю ее натуру – отчаявшуюся, лживую, закостеневшую в каких-то нелепых убеждениях. Лживую, не потому что она лгала мне. Потому что она лгала себе самой. И я был таким же, разве что гибче. Но лгал себе так же талантливо.
Все начало рушиться давно и незаметно. И однажды утром, глядя на ее розоватое спящее лицо, я вдруг понял, что оно вызывает во мне жгучее раздражение. Что мне хочется выкинуть ее из своей постели, из своего дома, из своей жизни. Потому что она слишком глупа, слишком ограничена, слишком, слишком… Я почти ненавидел ее в тот момент. Хотя почему же «почти»!
Тогда я пошел и изменил ей. Это позволило нам протянуть на пару недель дольше. Пара недель скандалов, отчаяния, слез, драмы – она снова пахла fleur d’oranger et de pomme, она снова была прекрасна.
Но наступило утро, а с утром пришло осознание, что ничего не изменилось, что все так и скатилось к чему-то пошлому и совсем не великому. И тогда я расстался с ней.»
Виктор отчетливо помнил то утро.
– Я не люблю тебя, – они сидят, завтракают, она как раз наливает чай, прекрасные золотые волосы разметались по плечам, из кружев выступает мягкая румяная со сна кожа.
Она не отреагировала никак, разлила чай по чашкам, а потом медленно, словно во сне разжала пальцы. Чайник громко хрупнул и осколки разлетелись по кафелю.
– Извини, – говорит она спокойно. – Просто захотелось послушать, какой это будет звук.
Она отводит мокрые полы халата и садится напротив.
Они молчат, он глядит в окно, а она на него. Внешне оба спокойны, но под кожей каждого словно тикает механическая бомба.
Это был странный разговор. Ему казалось, что утро, их слова, он, она – все это декорации, для той боли и опустошения, которые ворочались у них внутри. Они говорили одно, а подразумевали совсем другое.
– Я уезжаю.
«Я больше не могу.»
Щипцы для сахара чуть дрогнули в ее руках, но она спокойно взяла кусочек рафинада и положила в свою чашку.
– Надолго? – спрашивает она, как ни в чем не бывало.
«Я не понимаю, о чем ты.»
– Я возвращаюсь, навсегда.
«Я больше не могу. Я не люблю тебя больше.»
– Но я не могу поехать с тобой, у меня еще диплом, ты не можешь год подождать?
«Я знаю, что у нас сейчас тяжелый период, но надо просто набраться сил и смелости, и у нас все получится, потому что мы любим друг друга».
Они молчат.
Он откидывается на стуле и внимательно смотрит на нее. На ее спокойное лицо, тонкие изящные руки.
– Я не люблю тебя, – внезапно, неожиданно даже для самого себя говорит он вслух. – И не ненавижу. Ты мне просто надоела, хуже горькой редьки.
Молчание.
– Что?
Она ошеломленно смотрела на него, он не менее ошеломленно на нее. Потом он вдруг рассмеялся.
– О, Боже… – он хохотал.
Она стиснула зубы, на глазах у нее появились слезы, она покраснела и молча влепила ему пощечину.
Он осекся, прижал руку к покрасневшей щеке. Потом взглянул на нее, и увидел, как она молча стоит и плачет, с покрасневшим от ярости лицом.
– О Боже, – произнес он уже совсем по-другому, и рванулся к ней, протягивая руки. – Прости, прости меня, пожалуйста прости, я просто с ума сошел…
Она отталкивает его руки и шарахается назад с лицом, перекошенным дикой болью, глядя на него.
– Нет!
Она смотрит на него, на лице ее неверие в происходящее.