Димитрий зажимает ноги, пытаясь хоть так прикрыть свое естество. Тонкие руки мальчишки машинально поднимаются вверх, скрещиваются над головой в тщетной попытке защититься. Худая спина выгнута колесом, показывая холмики-позвоночки. Голова уткнута в колени. Он чувствует запах. Вонь от своего загаженного тела и еще не выветрившийся запах сигарет. Что-то стекает по его ногам – кровь?
– Стыдно? – прохаживается рядом Палач.
– Нет!!! Ты обещал!!! – кричит Димитрий, голос его тонок, это голос двенадцатилетнего мальчишки, он обрывается в ледяную тишину. Он сжимается, скорчивается еще сильнее. Нет даже мысли о том, что можно вырваться. Ведь вырваться – невозможно.
Палач пожимает плечами.
– Что я могу поделать, если это твое сознание все время возвращается туда же. Ходит по кругу. Только небольшие отклонения от маршрута, так даже не интересно. Может ты мазохист?
– Ненавижу тебя… Ты не человек. Ты чудовище какое-то. Ты хотя бы представляешь, что я пережил? Ребенок, и это… – Димитрий сплюнул, поднимая на Палача волчьи глаза исковерканного мальчишки.
– Расскажи мне, – наклоняется к самому его лицу Палач. Садится на колени, прямо в грязь, перед ним и говорит: – Расскажи мне. Выговори свой страх. Дай ему форму слов.
– Зачем?
– Так будет легче.
– Я не буду этого делать. Я уже рассказывал все чертовым психиатрам. Снова – не стану.
– Хорошо… – протянул Палач.
Димитрий пошевелился.
– Сними наручники! – потребовал он.
– Не-а.
– Мне больно, неудобно!
Нелепое слово, вырвавшееся у него, заставило Палача хмыкнуть.
– Тебе и не должно быть удобно. Должно быть удобно мне.
Тишина.
– Злость, страх, вина! – воскликнул восхищенно Палач. – Вот это букет!!! Злость и страх понятны… А вот вина… Ты чувствуешь свою вину за произошедшее?
Димитрий молчал, не в силах даже осознать вопрос.
Палач склонился к нему и вздернул его подбородок.
– Эй, ты виноват?
– В чем?! – крикнул Димитрий.
– А кто виноват? Другие? – Он посмотрел в его безумные глаза. – Нет, тебе на них плевать. Что же это тогда… Может быть… Стыд? Да, стыд… Точно.
Палач присел на корточки перед своей жертвой.
– Стыдно, да?
Он медленно провел по его бедру, отчего мальчишка шарахнулся прочь и весь затрясся.
– Кровь, моча, – Палач поднял пальцы. – Не повезло тебе, парень.
Он протянул другую руку и потрепал его по голове:
– Ну тише, тише, мальчик. Чего тебе стыдиться. Ты молодец, ты сопротивлялся. Ну не получилось, ты маленький еще, а вот вырастешь, будешь огроменный, кого угодно побьешь. Я знаю.
Он снова потрепал его по голове и позвал:
– Эй, Дима, слышишь, Ди-ма, просыпайся, вставай. Пойдем отсюда. Чтобы ты никогда не возвращался сюда. Пойдем?
Димитрий посмотрел на Палача.
– Пошли отсюда. Ты же не хочешь, всю жизнь так сидеть, жалея себя, ковыряясь в своей болячке и не давая ей зажить, день за днем глядючи «Веселые картинки», которые тебе твой мозг подсовывает. Не хочешь, правда? Тогда пошли со мной. Но с одним условием – ты должен все забыть.
Димитрий откашлялся, больное горло не хотело говорить.
– Такое не забывается.
– А ты пробовал? Пробовал забыть? Ни разу. Все следы давно стерлись с твоего тела. Но не из твоей головы. Ты не понимаешь, что ты – свободен! Все, чем ты мучил себя все эти годы – иллюзия! Чушь собачья! Ты сам пытал себя, не хуже палача.
– Это не отменит того, что было, ничего не отменит того, что было.
– Здесь и сейчас – вот что важно! Не имеет значения, что когда-то было… – Палач оборвал себя. – Мне надоело с тобой возиться. Выбирай, считаю до трех.
И Палач протянул Димитрию руку.
– Раз.
«Все бессмысленно».
– Два.
«Как можно просто забыть? Я хотел бы, больше всего на свете. Но это невозможно. Что случится если я возьму его за руку? Ничего, скорее всего это очередная его «шуточка». И если не возьму – тоже ничего не случится, может он скорее отпустит меня».
– Три.
«Как все это глупо…»
– Стой! Согласен.
Димитрий, ухватившись за сильную, крепкую руку Палача, поднялся на ноги, возвышаясь над ним. Наручники порвались, они были сделаны из фольги.
Все исчезло.
Димитрий стоял на краю каменного обрыва. Прямо напротив него, на расстоянии сотни метров откуда-то с небес низвергался водопад. Блестящая стена переливалась в свете солнца тысячей крошечных радуг. Откуда-то позади дул теплый сухой ветер, принося мелкий темно-красный песок, осыпавшийся с обрыва.
Сердце его, замершее в тугой кровавый узел там, где темно, увидело свет и неуверенно толкнулось, пробуждая то, что не давало ему умереть даже в самые отчаянные минуты – жажду жизни. Он любил солнце. Вся гнусь начиналась ворочаться в его голове ближе к ночи.