Женщина подняла на нее голову и, показав жестом на подушки напротив, сказала:
– Вы знаете кто я? – губы маски шевелились словно живые.
– Нет, – ответил Виктор.
Они опустились на предложенные подушки. Аглая засмотрелась, следя, как губы маски снова деревенеют, когда она замолкает.
– Я Гадалка, – представилась она.
Аглая удивленно посмотрела на нее.
– Простите, мы не знали, куда…
Гадалка подняла вверх ладонь, изукрашенную темными узорами и золотыми цепочками.
– Вы пришли сюда, потому что должны были.
– Но я не хочу знать свое будущее!
– Почему?
Аглая пожала плечами.
– Потому что если произойдет что-то плохое, то зачем мне знать заранее, оно же все равно произойдет, что бы я ни делала. А если что-то хорошее, то пусть уж лучше это будет сюрприз, я только больше обрадуюсь.
Из-под маски раздался тихий смешок.
– В таком случае тебе повезло. Я предсказываю не будущее, а прошлое.
– Что? – опешил Виктор. – А прошлое зачем предсказывать, оно ведь и так известно?
– Потому что узнать свое будущее можно только поняв свое прошлое, – величественно сказала Гадалка. – Я расскажу вам о нем.
Гадалка подалась вперед и положила сухонькие маленькие ладошки на их глаза.
…В институтской столовой полно народу. Но он все равно отмечает все ее движения. У нее снова были синяки, он понял это по гримасе, исказившей ее лицо, когда она встала.
– Опять? – спрашивает он.
Она зло морщится и резко отворачивается.
– Зачем ты… – начинает было он, но осекается. Это повторяется уже в десятый раз, он не хочет начинать бессмысленный разговор снова. – А-а, ладно! – с досадой бросает он, поднимаясь. – Пошли ко мне, я дам тебе мазь и таблетку.
За чудо-мазью нужно ехать к нему, благо живет он в десяти минутах. Они спускаются к машине. Его машина большая, красная с плавными линиями, словно крутобедрая девушка. Он открывает ей дверцу, садится сам, заводит мотор и осторожно выруливает на проспект. Все в полной тишине.
Она поправляет сползающую лямку майки и открывает окно, чтобы закурить. Достает из сумки резинку и собирает волосы. Вся шея у нее в засосах, но ей плевать. Ему, впрочем, тоже.
– В этот раз сильно? – спрашивает он, не выдержав тишины.
Она оборачивается, равнодушно смотрит на него черными глазами. Ее длинные пальцы держат сигарету, из округленных в форме буквы «о» красных губ вытекает дым.
– Нормально.
Молчание.
– Как Кристина? – на этот раз молчание нарушает она.
– Хорошо, – он вспоминает маленькую смеющуюся мордашку и вздыхает. – Замечательно.
Внезапно она поворачивается и с сумасшедшими глазами тушит окурок о его руку. Он орет от боли. Машина виляет.
– Чертова сука!!! Совсем охренела?!!
Она смеется хрипло и выкидывает окурок в окно.
– Если ты мазохистка больная, это не значит, что и все остальные такие!!!
– У тебя встал, – бросает она, не поворачиваясь.
Молчание.
Они молча доезжают до его квартиры. Поднимаются наверх.
Он начинает целовать ее в дверях, она раздевает его на пороге. Он пытается обнять ее, но она стонет от боли. Они падают, падают и падают, словно в вечность, а всего лишь на диван. Она сверху, пряжка ремня, секс, вздохи, судорога, молчание. Все время, везде, молчание стеной стоит вокруг них и между ними. Она падает на продавленный диван, утыкаясь лицом в сальную обивку.
Раздается скрежет – ключ, кто-то поворачивает ключ в двери. Но никто из них не двинется, они словно скованы, прикованы к грязному дивану своим грязным отчаянием.
– Вик? Вик, ты зд… – Кристина судорожно вздыхает и, замолкает.
Стоит. Стоит.
Цокот каблуков – убегает.
Они лежат. Раздавленные, грязные. Вдруг он отпихивает ее и, застегнув джинсы кидается вслед:
– Кристина!!! Подожди, Кристина!!!
Тишина.
Она сползает с дивана, садится на грязный деревянный пол. Ищет в валяющихся рядом джинсах сигареты, затягивается. Долго выпускает дым в белый в желтых пятнах потолок. Тушит окурок об пол и откидывается на диван:
– Стало хуже.
Он заходит внутрь. Не догнал или не удержал, кто же поймет.
Его взгляд падает на нее. Она совсем голая, только майка, которая задрана так, что видно правую грудь.
– Трусы хотя бы одень, пол грязный, – кидает он ей.