Дочь. Пойдем со мной в пустынный край!
Адвокат. Твой ребенок!
Дочь (имея в виду всех присутствующих). Вот мои дети! Поодиночке каждый из них хороший, но стоит им сойтись вместе, они начинают ссориться и превращаются в демонов… Прощай!
Перед замком; те же декорации, что в первой сцене первого акта. Но теперь земля у подножия замка покрыта цветами (синими аконитами). На крыше замка, на его фонаре, виден вот-вот готовый распуститься бутон хризантемы. Окна замка освещены стеариновыми свечами.
Дочь и Поэт.
Дочь. Недалек тот миг, когда я с помощью огня вновь войду в эфир… Вы называете это смертью и ждете ее со страхом.
Поэт. Страхом перед неизвестным.
Дочь. Которое вам известно.
Поэт. Кому известно?
Дочь. Всем! Почему вы не верите своим пророкам?
Поэт. Пророкам никогда не верили — почему? И «если Бог говорит, почему люди не верят Ему»? Сила его убеждения должна была бы быть неотразимой!
Дочь. Ты всегда сомневался?
Поэт. Нет! Много раз я обретал уверенность, но через некоторое время она исчезала, как сон при пробуждении!
Дочь. Нелегко быть человеком!
Поэт. Послушай! Разве не Индра однажды послал сюда своего сына, чтобы тот слышал жалобы человечества?
Дочь. Верно! Как его приняли?
Поэт. Отвечая вопросом на вопрос: как выполнил он свою миссию?..
Дочь. Отвечая другим вопросом… Разве людям не стало лучше жить после того, как Он посетил землю? Отвечай правду!
Поэт. Лучше? …Немного! Чуть-чуть!.. Но вместо того чтобы спрашивать, ты не хочешь открыть мне загадку?
Дочь. Хочу! Только зачем? Ты ведь мне не поверишь!
Поэт. Тебе поверю, ибо знаю, кто ты!
Дочь. Хорошо, я скажу! На заре времен, до того как воссияло солнце, Брама, божественная первооснова, позволил Майе, матери мира, соблазнить себя, дабы размножиться. Это соприкосновение божественной первоматерии с земной стало грехопадением неба. Мир, жизнь, люди, таким образом, суть фантом, видимость, сон…
Поэт. Мой сон!
Дочь. Правдивый сон!.. Но чтобы освободиться от земной материи, потомки Брамы ищут лишений и страданий… Вот тебе страдание как избавление… Но эта потребность в страдании сталкивается с желанием наслаждаться, или с любовью… Теперь ты понимаешь, что такое любовь, с ее высочайшими радостями при глубочайшем страдании, самое сладостное в самом горьком! Теперь ты понимаешь, что такое женщина? Женщина, через которую в жизнь вошли грех и смерть?
Поэт. Понимаю!.. А конец?
Дочь. Ты его знаешь… Борьба между болью наслаждения и наслаждением страдания… между муками раскаявшегося и радостями сладострастника…
Поэт. Значит, борьба?
Дочь. Борьба противоположностей рождает силу, как огонь и вода создают силу пара…
Поэт. А покой? Отдых?
Дочь. Молчи, тебе нельзя больше спрашивать, а мне отвечать! …Алтарь уже разукрашен для жертвоприношения… цветы стоят на страже; свечи зажжены… на окнах белые простыни… у дверей еловые ветки…
Поэт. Ты говоришь это так спокойно, словно для тебя не существует страдания!
Дочь. Не существует? Я страдала всеми вашими страданиями, только в сотни раз сильнее, ибо мои ощущения тоньше…
Поэт. Излей свое горе!
Дочь. Поэт, сумел бы ты излить свое без единого лишнего слова? Твои слова когда-нибудь были способны сравняться с твоими мыслями?
Поэт. Ты права, никогда! Я был для самого себя словно глухонемой, и когда толпа с восхищением слушала мои песни, мне они казались просто шумом… видишь ли, поэтому я всегда стеснялся, когда меня превозносили!
Дочь. И ты хочешь, чтобы я?.. Посмотри мне в глаза!
Поэт. Я не выдержу твоего взгляда…
Дочь. Как же ты выдержал бы мои слова, если бы я заговорила на своем языке!..
Поэт. Но все-таки, прежде чем ты уйдешь, скажи: что причиняло тебе самые сильные страдания здесь, внизу?
Дочь. Мое существование; чувство, что мое зрение ослаблено глазами, слух притуплён ушами, а мысль, моя светлая воздушная мысль, запуталась в лабиринте жирных извилин. Ты видел мозг… какие кривые дорожки, какие узкие тропинки…