— Какая ты жестокая, Маша, — сказала моя мать. В том мире она не могла, конечно, помнить, как во время «Норд-Оста» кричала: «Выслать всех чеченцев, как кулаков!».
— Мама, неужели ты не помнишь, как в детстве, когда мы ссорились, бабушка приходила и говорила: «разойдитесь по разным комнатам!». Ведь тогда просто сделали то же самое, — сказав эту фразу, я тут же поняла, какую ошибку я допустила…
— Хорошая мысль! Маша, пошли отсюда, — тут же жестко сказала моя мать.
— Не пойду, — заупрямилась я. — Сначала объясните, где я неправа.
— Конечно, не пойдёт, — сыронизировал Галицкий, — иначе отчёт, который эта наследница палачей завтра сдаст в КГБ, будет неполным. Не зря она так защищала Сталина. Он, наверное, одобрительно кивает ей с того света, глядя, как она готовится пойти по стопам своего любимого героя — Павлика Морозова. Отправит завтра своего родного отца в тюрягу, не посмотрит, что дал когда-то ей жизнь! Что попишешь — молодёжь не задушишь, не убьешь!
Помню, я чуть не упала в обморок. Ноги стали как ватные, и я бессильно прислонилась к стенке книжного шкафа, стоявшего возле двери. Ведь такое обвинение перечёркивает всё. Если за мной закрепится репутация стукачки, мне — конец. Я уже не смогу никогда нормально общаться с людьми, во всяком случае, в этом кругу.
Раз уж я дала себе слово быть откровенной, то я должна признаться, что кое в чём с его точки зрения я была всё-таки виновата. В душе мне хотелось, чтобы его поскорее вычислило КГБ и выставило обратно на его любимый Запад. Чтобы он больше не смог проводить здесь свою разрушительную пропаганду. Но сама я стучать не собиралась. Может, это выглядит не очень логично, но я просто не смогла бы этого сделать. Как, скажем, убить. Прочитаешь, бывает, в газете историю преступлений какого-нибудь бандита и подумаешь, какой кары он заслуживает. Маньяк и убийца, конечно, заслуживает смертной казни, но многие ли из тех, кто скажет так в сердцах, способны были бы сами привести приговор в исполнение? Думаю, немногие. Странное дело, если бы он был террористом-убийцей и я бы донесла на него, вряд ли кто-нибудь бы осудил меня за это. А то, что он натворил впоследствии, ничем не лучше. Но я ничего не знала тогда о его планах. Я думала, что он ограничится болтовнёй…
Дальше у меня совсем небольшой провал в памяти. Кажется, мама сказала что-то в мою защиту, Галицкий возразил, но что именно, я не помню…Помню только, что потом мама взяла меня за руку и решительно вывела из комнаты. Я была в таком состоянии, что почти не могла возражать. Я только сказала вслух:
— Мам, я не собираюсь ни на кого стучать.
— Я знаю, — ответила она жёстко. Или эта жёсткость в её голосе мне только померещилась?
Мы вышли из гостиной и направились в мою комнату. Как только мы вошли туда, мать плотно прикрыла дверь и уселась по-турецки на мою кушетку, что всегда предвещало серьёзный разговор.
— Ты понимаешь, что так нельзя? — спросила она.
— Что нельзя?
— Нельзя так обращаться с людьми!
— А ты считаешь, что он прав? Во всём? Что это можно — уехать за границу и писать там гадости о нашей стране?!
— В этом, конечно, его падение. Человек слаб и грешен, но всё равно нам его судить нельзя.
— А ему нас можно?
— В конце концов, он много выстрадал. У него в своё время отца сослали. Его КГБ травило. Его из страны выслали. Ты даже представить себе не можешь, что он пережил!
— Могу. Я согласна, что ему было несладко. Но это не даёт ему права предавать свою Родину.
— Он и не предавал.
— А разве то, что он делал, — не предательство? Или, по-твоему, это нормально — расписывать перед иностранцами, какая у нас плохая страна, самая худшая на свете?
— Человек имеет право на ошибки.
— А если они ведут к фатальным последствиям?
— По счастью, не всегда.
— А если это именно тот случай?
— Каким образом?
— Очень просто. Ведь он нас тараканами обозвал! А если мы тараканы, значит, нас можно травить! Дихлофосом!
— Что ты за чушь несёшь!
— Это не чушь! Вспомни Вьетнам!
— Сколько лет назад это было?
— По историческим меркам — недавно!
— Но ведь нам-то это не грозит.
— Потому что наш бронепоезд стоит на запасном пути!
— Вот видишь!
— Всё равно, расписывать, какие мы плохие — нельзя!
— Ты слишком большая максималистка.