— Вот кто нас вытащил. Без него лежать бы нам теперь на дне, — сказал Сидоров хозяйской дочке, указывая на Кисельникова, а потом обратился к нему: — Господин! Дозвольте спросить ваше имечко, чтобы знать, за кого нам вечно Богу молиться?
Александр Васильевич назвал себя.
— Уж тятенька и маменька-то их будут рады, что дочка спаслась! А всё вы. Уж сделайте, господин, милость, скажите, где изволите проживать: люди мы маленькие, а все же когда-нибудь, может, чем и пригодимся, отблагодарим.
— Что за благодарности? — пробормотал несколько конфузившийся от этих излияний Кисельников, но все-таки сказал адрес, чтобы поскорее отделаться.
Его рассеянный взгляд, скользя по окружающим лицам, пал на Марию Маркиановну и невольно остановился на ней. С разметавшимися, просыхающими золотистыми волосами, взволнованная, с бледным личиком, на котором вновь начинал загораться румянец, Маша казалась прелестной. Сильно ослабевшая, она тяжело опиралась на плечо Ильи; ее головка была опущена, а взгляд больших глаз застенчиво и вместе с тем пытливо смотрел на Александра Васильевича.
«Экая красоточка!» — невольно подумал юноша.
А в глазах Маши начали мелькать странные искорки, которых, верно, не довелось подметить в них Сидорову.
Все происшедшее — спасение утопавших, встреча с Сумароковым, неожиданное представление государыне императрице, наконец выражение благодарности спасенных — разыгралось в продолжение какой-нибудь четверти часа; пережив в столь короткое время столько разнообразных впечатлений, Кисельников почувствовал себя очень утомленным. Поэтому он поспешил распрощаться с Прохоровой и Сидоровым и, не без труда выбравшись из толпы, глазевшей на него, как на какую-то диковину, нанял первого встречного извозчика, а затем не без удовольствия покатил в свои апартаменты в дом Лавишева.
Михайлыча он застал уже бодрствующим. Старик избегал смотреть ему в глаза и виновато улыбался.
— Дай-ка мне поскорей переодеться, — приказал Александр Васильевич.
Дядька, заметив влажные полосы на одежде своего питомца, дотронулся до него и ахнул:
— Батюшки светы! Камзол-то хоть выжимай! Да ты что, купался в нем, что ли, Александр Васильевич?
— Купался и есть! — смеясь, воскликнул тот.
Ему хотелось поделиться с кем-нибудь пережитыми впечатлениями; он не утерпел и рассказал все Михайлычу.
Старик ахал и удивлялся, а когда узнал о разговоре Кисельникова с императрицей, похлопал его по плечу и с восхищенной улыбкой заметил:
— Теперь не только в гвардию попадешь, а генералом будешь!
Александр Васильевич расхохотался, потом сказал:
— А пока я не генерал, напои-ка меня чайком, да я и спать завалюсь: устал очень.
— Это мы живой рукой. Однако и голова болит!
Михайлыч очень поспешно и с видимым удовольствием отправился на кухню. Обещанное «живой рукой» продолжалось настолько значительное время, что, когда он пришел, неся чайники с кипятком и чаем, Александр Васильевич, прикорнувший на устроенном ему заблаговременно дядькой ложе, спал крепким сном сильно уставшего человека.
Между тем Дуня, Захар Иванович и их третий спутник по несчастной и могущей стать роковой прогулке на лодке были подобраны подоспевшими лодочниками и высажены на Васильевский остров, а не на городскую сторону. Поэтому очень естественно, что они достигли жилища почтенного позументщика значительно раньше, чем Маша и Илья.
Своим появлением в доме Прохорова они произвели целый переполох. Захар Иванович, бледный, промокший, сразу всех огорошил как своим видом, так и заявлением: «Несчастье!». Анна Ермиловна дико завопила: «Где Машенька?». А когда в ответ раздалось очень неопределенное: «Кажется, спаслась. Лодочники говорили, вытащил ее и Илью какой-то господин», почтенная супруга позументного мастера стала жалобно причитать, мешая излияния скорби с упреками по адресу мужа, который провинился, отпустив Машу кататься.
— Чуяло мое сердце, ох, чуяло! Не хотела я отпускать! Все вот этот ирод!
А «ирод» метался, не зная, что делать. То он пытался утешить жену, то сам начинал хныкать, и товарищам приходилось уговаривать уже его:
— Погоди плакать-то: верно, спаслись.
— Надо поехать да разузнать, — сказал старик, не вставая, однако, с места: быть может, потому, что боялся узнать страшную истину.
После такого сумбура появление Ильи и Маши здоровыми и невредимыми вызвало целую бурю радости. Отец и мать целовали дочку так, как не доводалось и в день ее именин, зато на Сидорова сильно негодовали.