Я продолжала удерживать в своих мыслях его глаза, пока рука порхала над листом альбома. Я собрала воедино все, что знала о нем, чего было не так уж и много, и использовала это, чтобы добавить твердости его подбородку и рту. На листе появился его прямой нос над пухлыми губами, искривленными в легкой ухмылке. Затем я нарисовала его высокие скулы и сильную челюсть, которая их только еще больше подчеркивала. Но бо́льшую часть времени я потратила на его глаза, пытаясь очень точно их вспомнить, затеняя их именно так, чтобы они могли показать мне, что прячется за ними.
В тех разговорах, которые я подслушивала, он никогда не упоминал о своих дяде или тете, или о своих родителях, что мне казалось очень странным. Я слышала, как Эмма постоянно говорила ему о том, каким строгим был наш отец, как он чертовски сильно раздражал ее. Но Спенсер никогда не упоминал о жизни в своем доме. После того как он спас меня на пляже в тот день, я много раз видела его гуляющим вдоль побережья, но он только махал мне рукой без особого энтузиазма и отводил взгляд, давая мне понять, что хотел побыть один.
Я приняла это на свой счет. Ничего не могла с собой поделать. В ту первую неделю, когда мы только познакомились, он был таким дружелюбным. И он оставался таким же милым, но с того момента, когда я сказала ему, что он больше, чем просто милый, Спенсер создал между нами дистанцию, чего не делал ни с Эммой, ни с ее друзьями, ни даже с Райли. Это было нечестно. Ну и что с того, что я сказала ему, что он был милым? Его реакция была странной, и я подумала, что ответы на все мои вопросы следовало искать в этих глазах.
У меня заняло часы, чтобы нарисовать его лицо правильно. Луна была уже на другой стороне дома, когда я, наконец, закончила. Щурясь сквозь темноту, я изучала эти глаза, которые были так глубоко посажены на его лице прямо под темными бровями. Я все смотрела и смотрела на этот рисунок.
Спустя какое-то время что-то в нем заставило меня расплакаться. Я поняла, что плакала, только когда слеза скатилась прямо на его нарисованную щеку, размывая ее край, от чего бумага в том месте изогнулась волной. Потом я каким-то образом поняла. Взгляд его глаз стал для меня прозрачным, будто открылось окно в его мысли.
Он был напуган. А также расстроен, но, по большей части, он был ужасно напуган… все время.
Шуршащий звук от земли привлек мое внимание еще раньше, чем я услышала знакомый голос.
— Тебе не понадобится песня, чтобы проснуться утром, потому что утро уже настало.
Я посмотрела вниз, моргая, вглядываясь в полумрак, но не смогла увидеть Спенсера.
— Что ты здесь делаешь? — прошептала я так громко, как могла, чтобы при этом никого не разбудить.
— Я устал наблюдать за тобой из своего окна. Разве я не говорил тебе больше не сидеть на крыше?
Моя спина одеревенела.
— Ну, теперь ты можешь перестать наблюдать за мной. Я собираюсь вернуться в дом.
— Подожди меня. Я поднимаюсь.
Быстро захлопнув свой альбом, я наклонилась вперед, пытаясь разглядеть его. Мое сердце остановилось, когда я услышала, как он начал лезть наверх. Рядом со мной заскрипела и загремела водосточная труба.
— Что ты делаешь? — прокричала я ему шепотом, в ужасе от того, что он мог упасть. — Ты не можешь вот так взять и подняться сюда.
— Похоже, я уже это сделал. — С края крыши показалось его ухмыляющееся мне лицо. Его зубы светились в темноте, а длинные пальцы цеплялись за края черной черепицы, он подтянулся вверх и оказался рядом со мной. — Просто называй меня Спайди (Примеч.: Spidey переводится как имя Спайди и как слово «паучок»), — сказал он с ухмылкой.
Заправив свои волосы за уши, чтобы лучше его видеть, я наткнулась взглядом на его пижамные штаны с завязками и белую футболку. На нем была бейсболка «Рэд Сокс», из-под которой выглядывали выбившиеся длинные пряди волос. Я с трудом могла поверить в то, что Спенсер сидел рядом со мной на моей крыше. Я только попыталась очистить свои мысли от него, а теперь он оказался рядом со мной, будто его позвали сюда мои мысли.
— Что ты все это время рисовала? — спросил он. Его тихий голос был так близко, я даже чувствовала его дыхание, когда он говорил.
Мои пальцы сильнее сжали альбом, пока я мысленно придумывала, какую ложь сказать.
— Это секрет? — спросил он, в его голосе слышалось поддразнивание.
Но мне было не до шуток. Я сглотнула, когда представила его глаза такими, как я их нарисовала. Сейчас было слишком темно, чтобы можно было хорошо рассмотреть его глаза, но я была уверена, что они выглядели именно так. Они были полны секретов. У меня не было секретов, а у него были.
Потом мне пришла в голову мысль, от которой руки стали влажными. Возможно, он открыл бы мне свои секреты, если бы я показала ему свой рисунок. Но тогда мне пришлось бы открыться ему. Он знал, как много я думала о нем, и поскольку он никогда не думал обо мне, я оказалась бы полностью униженной. Но он нуждался в друге, в настоящем друге. Я так сильно хотела стать ему таким другом, что решила, унижение того стоило.
Собрав в кулак все свое мужество, я открыла альбом, перелистнув на страницу с рисунком, над которым работала всю ночь. Когда я снова взглянула на него, то поняла, что работа была очень сильной. Я весь год практиковалась в рисовании портретов, и этот, безусловно, стал моей лучшей работой. Я повернула лист так, чтобы Спенсер смог посмотреть, и услышала, как он втянул воздух.
Посмотрев прямо на него, я увидела шок на его лице, пока он всматривался в мой рисунок. Мне следовало бы почувствовать смущение, зная, какой одержимой я себя выставила. Я была уверена, что захочу забраться в свой дом и навечно спрятаться под покрывалом. Но сейчас, когда Спенсер увидел рисунок, мои чувства были совсем другими. Я переживала за него, и, по-видимому, это чувство оттолкнуло все остальные на задний план.
Долгое время он ничего не говорил. Он просто смотрел на свой черно-белый портрет, пока я ждала, когда он скажет хоть что-то об этом.
Наконец он кашлянул, напугав меня, и прошептал что-то типа «Иисус».
— Я и понятия не имел, что ты так хороша в этом, Сара.
Наблюдая за ним в этой темноте, я видела, что он расстроился из-за рисунка, но, возможно, он расстроился из-за того, что у него появился десятилетний ребенок-сталкер.
Пока он потирал руки о бедра, его взгляд метался между мной и страницей с рисунком. Было похоже на то, что он не был уверен, что еще сказать, а молчание становилось неловким.
Я сглотнула слюну, избавляясь от сухости во рту, и решила, что должна первой начать разговор.
— Рисование — это то, чем я люблю заниматься. — Его взгляд встретился с моим. Я почувствовала небольшое потрясение от его сосредоточенного внимания. — У тебя есть что-то, чем ты любишь заниматься?
После еще одной небольшой паузы, когда он просто смотрел на меня, он облизал губу и отвел взгляд.
— Музыка, — сказал он тихо.
Это привлекло мое внимание.
— Правда? Ты играешь на каком-то инструменте?
Кивнув, он ответил:
— На гитаре и немного на пианино. А также немного пою.
— Правда? — спросила я снова, довольная, что у него была страсть к чему-то такому, как музыка. Он был творческим человеком, прям как я.
— Да, Сара. — Он ухмыльнулся от моей реакции. — Правда.
— Сыграешь мне что-нибудь?
Он громко рассмеялся, мягко, но счастливо, и я обрадовалась, что в его глазах тоже светился смех.
— Конечно, — сказал он.
Уставившись на него, обладая этой блестящей информацией, я спросила:
— Это «конечно» означает, что ты на самом деле сыграешь мне что-нибудь, или это «конечно» означает «если я соглашусь, тогда она, возможно, оставит меня в покое и забудет об этом»?
Повернувшись ко мне с удивленной улыбкой, он сказал: