Глядя на свою руку, зависшую в воздухе в том месте, где еще недавно была его рука, я опустилась ниже на сиденье, пытаясь не обижаться на его отталкивания и напряжение в его поведении. Я думала о том, от чего могла умереть его мама, и почему она не могла быть с ним откровенной. Но все это не имело значения. Она все еще была мертва, и ему от этого было так больно.
Именно в тот момент я и поняла, что, скорее всего, мы отправились в музей, потому что он этого хотел, а не потому, что я любила музеи больше всего на свете. Он захотел снова увидеть эту картину. Я тоже безумно хотела ее увидеть. А что, если его мама на самом деле знала, что умирает? Я почувствовала злость на эту женщину, которую никогда не встречала. Я вспомнила о том, что сказала Райли в тот первый раз, когда мы все вместе шли в школу, о том, что его родители не оставили никаких сбережений. Если Джексон Пирс был их самым близким родственником, они должны были знать, что будет со Спенсером, если их обоих не станет. Они должны были лучше позаботиться о его будущем.
Когда мы приехали на Южный Вокзал, Спенсер уже знал, какой именно поезд доставит нас к музею. Поэтому мы сели на поезд красной линии, потом пересели на зеленую линию, направляясь к Северо-Западному Университету. Не считая того, что я никогда прежде не прогуливала школу, я также никогда не была в метро. Я была в Бостоне всего несколько раз, и каждый раз мои родители умудрялись заблудиться, колеся по округе на нашей машине, пытаясь отыскать правильный путь в этих узких улочках с односторонним движением.
Остановка метро находилась прямо напротив музея. Мы даже не успели зайти внутрь, а я меня уже потрясло это строение своими огромными столбами и скульптурами, выстроившимися в ряд напротив центрального входа. Как только мы прошли через центральный вход, я отметила, что там было необычно тихо, каждый звук рассеивался под высокими потолками. Внутри здания архитектура представляла собой сложное сочетание старого и нового стилей с множеством арок и окон. Мое тело дрожало от волнения, пока мы шли по длинному коридору, на стенах которого были развешены огромные картины.
Когда я отстала, чтобы получше рассмотреть их, Спенсер сказал:
— Мы вернемся сюда и все рассмотрим. Обещаю. Сначала я хочу отвести тебя наверх.
Казалось, он так стремился попасть туда, что я заставила себя оторваться от картины, которую рассматривала, и поспешить следом за ним, когда он стал взбираться вверх по белым мраморным ступеням к тому месту, которое явно хранило для него определенные воспоминания.
Я наблюдала за тем, как он пронесся по коридору, а потом замедлился, идя более медленно, когда достиг маленькой ниши. Я решила, что, должно быть, там находилась та картина, потому что он медленно двинулся вперед, его взгляд был прикован к картине в позолоченной раме, которая была практически полностью скрыта от меня, стоящей за его спиной. Когда он шагнул ближе к красному канату, я встала рядом с ним. Он попытался отвернуться от меня, но я заметила, что в его глазах стояли слезы. Пока не присела на скамейку, я, на самом деле, практически не смотрела на картину. Как только села, я смело протянула ему руку.
Он резко выдохнул, когда увидел мой жест. Его напряженные плечи расслабились, когда он вложил свою руку в мою и сел рядом со мной. Я сжала его пальцы и, наконец, обратила свое внимание на картину на стене. Под ней висела маленькая позолоченная табличка. На ней была надпись «ДЕНЬ ПЕРЕД РАССТАВАНИЕМ, Йосеф Исраэлс».
Сначала, я увидела в этой картине тьму. Весь задний план был черным, но две одинокие фигуры будто были освещены. Спенсер был прав. Женщина выглядела расстроенной предстоящим расставанием со своим ребенком, сидевшая напротив девочка безучастно смотрела прямо перед собой. Но я не видела того, что видел он, и, к сожалению, я догадывалась, почему его мама не рассказала ему о том, что была больна. Спенсер ошибался.
— Мать ведет себя самоотверженно, — сказала я. — Девочка не знает, что должно произойти. Женщина не сказала ей, чтобы уберечь ее от страданий. Она не хотела ее расстраивать, потому что любила ее, именно так и поступают матери. Они делают то, что, как они думают, будет лучше для их детей.
Сидя рядом со мной, Спенсер молчал, только смотрел, не отрываясь, на картину. Я понятия не имела, что происходило в его голове, пока он не спросил:
— Думаешь, это то, что она чувствовала? Даже если она никогда этого не показывала? — Он указал пальцем на женщину.
Только потому, что я называла себя художницей, не значило, что я была экспертом по живописи, и я не знала, что думать о том, что, возможно, мама Спенсера знала о своей смерти и не подготовила его к этому. Но я понимала то, что видела, и хотела, чтобы он тоже это понял.
— Может, она скрывала это от тебя, потому что хотела защитить. Она держала это внутри себя, скрывала свои чувства. Она любила тебя и знала, что ты любил ее. Я вижу, как сильно ты ее любил, поэтому и она тоже это видела.
Он беспокойно заерзал на скамейке.
— Но мы никогда не узнаем, что она думала на самом деле, потому что ее больше нет, и она ничего мне не сказала. Теперь она ничего не чувствует, и именно я тот, кто это поглощает. Но, может, я не такой сильный, какой была она, и именно меня все это поглощает. — Спенсер развернулся и направил свой взгляд прямо на меня. — Это, черт возьми, нечестно.
Я не могла пошевелиться, пока его слова врезались в меня. Он резко встал и направился в сторону лестницы. Но я не пошла следом за ним. Он позволил мне мельком увидеть ту тьму, в которой находился сам каждый день, и я не знала, что с этим делать или как сделать все это для него немного лучше. В глубине души я понимала, что не в состоянии сделать для него что-то лучше. Это было самым худшим чувством, которое я когда-либо испытывала.
Когда, спустя некоторое время, я, наконец, догнала Спенсера, он практически полностью оправился от произошедшего, будто дернул рубильник и включил свет, и вот появился счастливый Спенсер. Он показывал мне картины Ван Гога и Рембрандта. Также мы посмотрели работы Клода Моне.
После этого мы прошлись по комнате с настоящими мумиями и артефактами из Египта. Спенсер даже попытался напугать меня, пока я всматривалась в лицо мумии. Он подкрался ко мне и ткнул меня в бок, заставив завизжать, поскольку я уже была напугана полыми глазницами мумии. Потом он смеялся, когда ко мне подошел охранник музея и провел мне лекцию об уважении к артефактам. Но я едва могла выдавить из себя улыбку. Спенсер хорошо притворялся, что у него отличное настроение. А я не могла притворяться, что не понимала этого. Все, что я знала, — каждый раз, когда он улыбался, был напоказ.
Поглощенный. Вот как он себя ощущал. Поглощенным скорбью.
Поездка на автобусе обратно домой прошла в тишине. Спенсер казался истощенным, я чувствовала себя точно так же. Мы вернулись домой как раз после окончания занятий в школе. Когда Спенсер оставил меня на углу пересечения двух наших улиц, впервые за этот день я запережевала о том, с чем мне придется столкнуться, когда я пересеку порог своего дома.
Но ничего не произошло. Очевидно, моим родителям из школы не звонили. Они ничего не знали о дне, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Этот день я не смогу забыть никогда.
Глава 11
Внезапный рой крылатых существ, пролетевших мимо нее
(Примеч.: работа художника Артура Рэкема.
Английский иллюстратор, представитель викторианской сказочной живописи)
Следующее утро началось с ворчания папы по поводу того, что ему придется целый день патрулировать центр города. Он был одет в свою синюю униформу, но оставил расстегнутой верхнюю пуговицу на рубашке.
— У нас больше нет весны, — сказал он нам за завтраком. — Мы перескочили от разгребания снега прямо в самое пекло. Что случилось с весной?
— Так происходит всегда, — ответила моя мама. — И каждый год ты жалуешься по этому поводу.