Клеопатра. Кто же мы?.
Цезарь (не сводя с нее глаз). Риму некуда торопиться, Клеопатра… Рим — вечен.
Антоний (дочитывает письмо). «…Я думаю завтра, во всяком случае, не позже послезавтрашнего дня прорвать осаду, еще один день мне нужен, чтобы разбить Ахилла и Потина, один — чтобы навести в Египте порядок, и надеюсь с помощью богов быть в Риме в конце месяца…»
Цезарь. В конце месяца… а их прошло девять… Целая вечность.
Клеопатра (самой себе). Вечность? — одно мгновение.
Снова — александрийская ночь тридцать третьего года.
Антоний. Он просто бросил тебя, уехал и бросил, как кожуру от вылущенного ореха. Да еще наградил на прощание своим пащенком, Цезарионом. А теперь я ломай себе голову, что с ним делать, с этим подкидышем! (Мстительно.) Разве что посадить его твоим соправителем на царство? Ведь делила же ты поначалу этот паршивый престол с братцем, который умудрился заодно и невинности тебя лишить в свои десять лет! Или кто-то другой ему помогал, если по правде, а? — с тебя станется! Так почему же мне не разделить теперь царство между тобой и твоим приблудным щенком?!
Клеопатра (спокойно). Я согласна. Он — сын Цезаря.
Антоний. А я вот не уверен! Я совершенно не уверен. Тот был пуст, как сухой стручок. За всю свою жизнь только одну дочь и произвел на свет, да и та когда еще умерла. Умерла, потому что ее зачал сухой, пустой финик! Это я нарожал от трех жен семерых детей! Не считая всех прочих — побочных, нечаянных…
Клеопатра (невозмутимо). Но среди них — ни одного Цезариона. И ему-то по праву принадлежит не один Египет — весь мир. Как и его отцу.
Антоний. Тому теперь принадлежит одна могила! Это я…
Клеопатра (насмешливо). О да! — ты жив, а он бессмертен.
Антоний. …я разделил с Октавием пополам весь мир, и одна его половина — моя! От Евфрата и Армении — до Ионийского моря и Иллирии, от Кирены — до Эфиопии…
Клеопатра (спокойно). Ты прав — половинок у тебя хоть отбавляй… От пола и до пояса ты не знаешь себе равных, мой Антоний. Ты и впрямь — полу-Цезарь. Вся беда в том, что мне этого мало.
Антоний (в ярости, но с искренней, беззащитной болью). Но ведь и ты мне досталась надкусанной половинкой! Переспелой, подгнившей половинкой когда-то зеленого яблочка, кислого дичка, которое он надкусил и бросил себе под ноги. Тебе ли говорить о половинках?!
Цезарь (про себя). Дичок, да, зеленый, кислый… я и сейчас чувствую на зубах оскомину, этот весенний, вяжущий вкус юности…
Антоний (с мольбой). Я хочу, чтобы ты его забыла! Совсем! Навсегда!
Клеопатра (с внезапной усталостью). Его убили у тебя на глазах…
Антоний. Да! — во он всегда здесь, между нами! Я слышу твой голос, но ты говоришь со мной его словами. Ты смотришь на меня, а я знаю — ты видишь меня его глазами. Ты спишь со мной, дышишь моим дыханием, стонешь и кричишь от счастья подо мной, но всякий раз, просыпаясь, ждешь, что рядом с тобою — он… (С отчаянием.) А я ведь люблю тебя, Клеопатра!
Клеопатра (мягко и с горечью). Я тоже… в том-то и беда, что я — тоже.
Антоний. А его?!
Клеопатра (помолчав). Его я чаще всего ненавижу… (С яростью, люто, до крика.) За то, что он был! За то, что я его помню! За то, что мне от него не уйти, не укрыться!. (Овладев собой.) Но если бы его у меня не было…
Антоний (в бешенстве схватил ее за руку). Помнишь, ждешь, любишь!.
Клеопатра. Пусти, мне больно!. (Не помня себя.) Люблю, жду, помню… забыла, ненавижу — какая разница? Он — есть! И я бессильна перед ним… Мне больно, пусти!
Антоний (не отпуская ее). Почему?!
Клеопатра. Потому что он — Цезарь!
Антоний. Он — мертвяк! Его сожгли, и пепел его смешался с уличной пылью!
Клеопатра. И все же — Цезарь. Пусти!
Антоний. Сухой, костлявый, больной падучей, с ледяными старческими ногами!
Клеопатра (упрямо). И — Цезарь все же. Пусти, ты делаешь мне больно!
Антоний. По ночам его мучили страхи. Ему снилась отрубленная голова Помпея. И убил его собственный сын, Брут, которого понесла от него целомудренная Сервилия! И ты была у него не единственной, он перепробовал половину женщин Рима…