Полнотелая Роксана кое-как ухватила апельсин, настолько неловко, что тот едва не свалился за борт стола. Девочка подняла свободную руку и угловатым движением поправила копну длинных волос, сбившихся на правом плече.
— Нуте-с, Роксана, скажи нам… Каков этот оранжевый круглый апельсин на ощупь?
Роксана повертела мяч в руках, облепив его со всех сторон пальцами и подключив весь имевшийся у неё арсенал рецепторов осязания, и ответила учителю угрюмым тянучим контральто:
— Ну-у, вообще-то он гладкий, но местами шершавый.
Дети заухали и захлопали в ладоши.
— Хорошо, Роксана. Итого мы имеем гладко-шершавый оранжевый круглый апельсин! — Торжественно заключил учитель и тут же вновь обратился к раскрасневшейся Роксане: — Роксана, Стефану!
— Стефан, какой апельсин на запах?
— Спелый!
— Отлично! А теперь Иехилю!
— Иехиль, каков апельсин на вкус? Попробуй корку!
Мальчик-еврей с хлипкими пейсиками стыдливо поднёс яркий бок апельсина ко рту и робко откусил белыми зубками немного кожицы. Волна смеха окатила залитую ярким дневным светом аудиторию.
— О-ой, — поморщился Иехиль. — Она горькая.
— Несомненно! А теперь, Иехиль, кати наш горький спелый гладко-шершавый оранжевый круглый апельсин Латоне.
Прелестной Латоне, стройной светловолосой девочке с ровной чёлкой на лбу был задан престранный вопрос о количестве «наших горьких спелых гладко-шершавых оранжевых круглых апельсинов». Школяры, разумеется, уже были не в том возрасте, чтобы не знать счёта. Тем не менее, умная-разумная голова задала такой вот вопрос.
— Он один. — Несколько озадаченно сказала Латона и уже приготовилась метнуть волшебный мячик следующему ученику, которого назовёт преподаватель.
— Умница, Латона! А теперь кати наш один горький спелый гладко-шершавый…
В мгновение окна погожий денёк за окном сменился страшной непогодой. Небо враз заволокло густыми толстыми длинными тучами, похожими на сцепленные друг с другом вагоны товарного поезда. Из них с грохотом повылезали молнии, по всему небу рассыпались плеяды огненно-фиолетово-малиновых зарниц. По крыше школы, в одной из аудиторий которой и расположился класс, забарабанил частый дождь. Его стрелы стремительно наводнили видные из аудитории окна улицы, вдалеке сходившиеся Т-образным перекрёстком, образовав в разных местах полноводные лужи и лужицы. В три такта с интервалом в секунду блеснула молния — три мига абсолютной белизны. Если бы сейчас с детьми занимался какой-нибудь христианский теолог, он бы, несомненно, предварительно пустив по своему телу крестом щепоть из трёх пальцев, сказал, что пришёл Божий Суд.
Беззаботное детское хохотание сменилось, но не криками страха, а… разными нечеловеческими звуками, слившимися в дьявольской полифонии. Одни дети принялись мычать, как ослы, другие загоготали по-гусиному, третьи стали сыпать чудовищными фразами на латыни, реветь рёвом бесов, инкубов и прочей нечисти из преисподней; отдельно раздавались дискантные бормотания, исполняемые на манер церковных песнопений. Начался сущий кошмар.
Невдалеке под облаками разверзлась гигантская чёрная воронка из туч, из которых то и дело пробивались разряды шаровых молний. В адское жерло летели уличные столбы, дорожные знаки, матерчатые навесы лавок и магазинчиков, контейнеры с мусором, покрышки, декоративные кусты, имевшие причудливую причёску, телеграфные линии, черепицы, стёкла, ставни домов, что имели несчастье находиться поблизости…
Электрический монстр стоял за окном и жадно поглощал своей ужасающей пастью содержимое окрестностей скромного городка.
С детьми сотворилось совершенно невообразимое: помимо жутких звуков, которые вторили друг другу с безумной горячностью, их тела… с ними сделались кошмарные метаморфозы.
Роксана с Латоной поменялись телами: теперь Роксана была о лёгкого стана, правда, с волос, с подбородка, с подмышек её текла какая-то желчь, невероятно жуткая по запаху. Она надрывно кричала, изрыгая проклятия. Латона приняла тело Роксаны. И без того дебелое, оно располнело ещё раза в четыре. Пуговицы разошлись на детском свитерке (позже тот и вовсе изорвался в клочья) и обнажили тело и грудь, покрытые шерстью. Пухлые щёки расползлись, осели двумя огромными мешками и разукрасились разноцветными виньетками ацтекских богов. Нос вытянулся в громадный клюв какой-то аравийской птицы, раскрывавшийся в оглушительном гоготании.
Хилый мальчик Иехиль обрёл тело уродливого инферналия с могучим торсом, атлетическими мышцами, плечами Атласа, крепкими вензелястыми рогами, закрученными на концах в завитки-волюты; у него была козлиная седая бородка с прожелтью, а с боков головы спадали те же куцые ребячьи пейсики (только по ним и можно было признать в жутком монстре невинного Иехиля). В глазах горел адский огонь. Блеющим жалостливым голоском он распевал церковные каноны.