Опекуном дочери стал друг отца, юрист Перри Холмер. Восемьдесят процентов Дохода от вверенного его попечению имущества отходило к Присцилле, а на ее двадцать пятый день рождения ее собственностью делалось все. В случае ее преждевременной смерти капитал наследовали служащие корпорации, имена которых оговаривались в списке, приложенном к завещанию. В списке назывались и суммы, назначенные каждому. Большую часть денег получала кучка заправил, насчитывающая меньше дюжины человек. Прекрасно, она убита за шесть дней до своего дня рождения. Это, конечно, сведения, но явно не слишком ценные.
– Держу пари, что ты ошибаешься. Чертов дурак – я имею в виду ее отца. Как насчет парня, за которым она была замужем? Я слышал, что она с ним убегала. Но от кого? Отец к тому времени уже скончался.
– Не знаю… может, от поверенного. От опекуна. Это случилось здесь. По-моему, она встретила будущего мужа где-то на юге. В Нью-Йорке об этом почти ничего не слышали. Кстати, как понимать твои слова о том, что Вульф не имеет отношения к твоему звонку?
– Именно так, действительно не имеет.
– Ага. Наверное, ты звонишь от товарища. Передай ему привет. Приготовил что-нибудь стоящее?
– Пожалуй. Я куплю тебе бифштекс «У Пьера» в половине восьмого.
– Это лучшее предложение, сделанное мне сегодня. – Он с шумом выдохнул воздух. – Надеюсь, я смогу им воспользоваться. Позвони мне в семь.
– Идет. Прими мою благодарность.
Я повесил трубку, открыл дверцу, достал носовой платок и вытер лицо: в будке было жарко. Потом я вышел, отыскал манхэттенскую телефонную книгу, нашел нужный адрес, выбрался на улицу и перехватил такси, направляющееся в восточную часть города.
5
Штаб-квартира корпорации «Софтдаун» на Коллинз-стрит, 192, в центре бывших джунглей между Сити, Холл-парком и Гринвич-Вилледжем занимала не кабинет и не этаж, а целое здание. Все четыре этажа его фасада когда-то складывали кирпичи кровавого цвета, но для того, чтобы об этом узнать, вам пришлось бы использовать долото или пескоструйный аппарат. Тем не менее две огромные витрины на первом этаже по обе стороны от входа отличались такой чистотой, что буквально сверкали. На первой в боевом порядке расположился богатейший набор полотенец дюжины различных расцветок и в два раза большего числа размеров, на второй размещалось какое-то умопомрачительное приспособление, к одной из перекладин которого крепилась пластинка, гласившая: «Лебедка Харгрива, 1768».
Двери были открыты, и я вошел. Левую половину широкой, уходящей вглубь комнаты по всей длине отделяла перегородка, пестревшая вереницею дверей, но правая представала взору целиком. Ее загромождала целая армия столов с кучами товаров на них. В помещении находилось четыре-пять человек. Первую дверь в перегородке, незакрытую, украшала табличка: «Справки». Но сидящая за конторкой старая кобылица скорчила такую скептическую гримасу, что я прошел мимо, туда, где, почесывая ухо, стоял плотный румяный тип. Я показал ему свою лицензию с фотографией и грозно произнес:
– Гудвин, детектив. Где шеф?
Едва взглянув на меня, он проскрипел:
– Какой шеф? Чего вы хотите?
– Послушайте, – сказал я официальным тоном, – я здесь в связи с расследованием убийства мисс Присциллы Идз. Мне необходимо побеседовать с каждым, кто хоть как-то причастен к делу. Предпочитаю начать с верхушки. Возможно, с вас. Как ваше имя?
Он даже глазом не моргнул, лениво посоветовав:
– Обратитесь к мистеру Брукеру.
– Согласен. Как его найти?
– Кабинет внизу, в конце коридора, но сейчас он наверху на конференции.
– Где лестница?
– Вон там, – показал он пальцем.
Я отправился на поиски. Лестница, кроме пластика, покрывающего сбоку ступеньки, вполне гармонировала со всем зданием. Второй этаж оказался более деловым местом, чем первый. Здесь располагались ряды письменных столов с пишущими и другими машинками, шкафы, полки и, конечно, девушки. Последних тут было не менее сотни. Самый приятный вид работы – изучение форм, контуров, цветов и характеров большой солидной конторы, но в тот день я был слишком озабочен.
Я подошел к некой темноглазой особе с гладкой кожей. Она манипулировала с машинкой, которая размерами превышала ее самое. На мой вопрос относительно конференц-зала она махнула рукой в дальний конец комнаты, на ту сторону, что дальше от улицы. Я отправился туда, толкнул дверь в перегородке, переступил порожек и дверь снова прикрыл. Видимо, перегородка обладала хорошей звуконепроницаемостью, ибо грохот и трескотня, создаваемые деятельностью в большой комнате, немедленно превратились в обычный шепот.