Помещение конференц-зала было средней величины, квадратное, с великолепным столом красного дерева посередине и стульями вокруг него. В противоположном углу находилась лестница. Один из пятерых человек, сидевших у стола тесной кучкой, вполне мог оказаться владельцем лебедки Харгривом 1768 года или, по крайней мере, его сыном: такие у него были серебристо-белые волосы и морщинистая старая кожа, которой не хватало места на лишенном плоти лице. Зоркие голубовато-серые глаза заставили меня посмотреть именно в его направлении. Продолжая играть свою роль, я объявил:
– Гудвин, детектив, относительно убийства Присциллы Идз. Мистер Брукер?
Но белоголовый Брукером не был. Им был мужчина напротив, в два раза моложе белоголового и с вдвое меньшим волосяным покровом на голове – светлый шатен с длинным бледным лицом и тонким носом. Он сказал:
– Я Брукер. Что вы хотите?
Ни один из них не поинтересовался моим удостоверением, поэтому я убрал его в карман, сел на стул и вытащил записную книжку и карандаш, решив, что если не подчеркну свою значимость, то вполне могу уйти ни с чем. Я не спеша отыскал в книжке чистую страницу и, окинув собравшихся взглядом, остановился на мистере Брукере.
– Это только предварительная встреча, – объяснил я ему. – Ваше полное имя, пожалуйста.
– Д. Лютер Брукер.
– Что означает Д.?
– Джой. Д-ж-о-й.
Я записал.
– Вы служащий корпорации?
– Президент. Вот уже семь лет.
– Когда и каким образом вы узнали об убийстве Идз?
– Сегодня утром сообщили по радио, в выпуске новостей без четверти восемь.
– Именно тогда вы услышали о ее смерти впервые?
– Да.
– Что вы делали прошлой ночью между половиной одиннадцатого и двумя часами? Только покороче. Максимально кратко. У меня очень мало времени.
– Спал. День у меня выдался трудный, я лег уже в десять и до самого утра не вставал.
– Где вы живете?
– У меня комнаты в отеле «Принц Генри» в Бруклине.
– Значит, вы там провели прошлую ночь?
– Конечно, ведь именно там находится моя кровать, а спал я в ней.
– Один?
– Я не женат.
– Повторяю: вы были один в своем номере? В период с десяти тридцати до двух часов ночи?
– Да.
– Можете ли вы привести какие-нибудь доказательства? Телефонные звонки? Что-то еще?
Его подбородок спазматически дернулся, но он удержал себя в руках.
– Как это «можете»? Я вообще ни разу не проснулся.
Я посмотрел на него без неприязни, но сдержанно.
– Вы же понимаете ситуацию, мистер Брукер. Многие извлекают выгоду из смерти мисс Идз и некоторые из них автоматически. Так что без подобных вопросов не обойтись. Например, какую долю наследуете вы?
– Моя доля зарегистрирована в официальном документе.
– Угу. Но ведь вы тоже в курсе, не так ли?
– Конечно.
– Тогда, если не возражаете, какова ваша часть?
– По завещанию Натана Идза, сына основателя дела, ко мне должно отойти 19,362% общей суммы капитала корпорации. По стольку же получат еще четверо людей: мисс Дьюди, мистер Квест, мистер Питкин и мистер Холмер. Остальные поменьше.
Устремив на меня острый взгляд своих серо-голубых глаз, заговорил белоголовый:
– Я Бернард Квест. – Его голос звучал твердо и сильно, безо всяких признаков дрожи. – Работаю в корпорации шестьдесят три года. Тридцать четыре из них я был коммерческим директором и двадцать девять – вице-президентом.
– Хорошо. – Я записал. – Мне нужны имена вас всех. – Я посмотрел на женщину, сидящую слева от Бернарда Квеста. Средних лет, с жилистой шеей и большими ушами, она была явной индивидуалисткой, поскольку на ее лице не читалось и намека на косметику.
Я обратился к ней:
– Ваше, пожалуйста.
– Виолетта Дьюди, – сказала она настолько ясным и приятным голосом, что я поневоле поднял глаза над своим блокнотом. – Я исполняла обязанности секретарши мистера Идза, а в 1939 году он сделал меня заместительницей президента. Во время его последней болезни, то есть в течение четырнадцати последних месяцев его жизни, я вела все дело.
– Мы помогали, чем могли, – многозначительно заметил Брукер.
Проигнорировав его, она добавила:
– Моя нынешняя должность – помощница секретаря корпорации.
Я перевел взгляд дальше.
– Вы, сэр?
Следующая личность, сидящая слева от Виолетты Дьюди, была аккуратным маленьким самодовольным человечком с иронической складкой в углу рта. Похоже, он всю жизнь выглядел пятидесятилетним и таковым и останется. Он, очевидно, был простужен: постоянно чихал и сморкался в носовой платок.
– Оливер Питкин, – прошелестел он охрипшим голосом. – Секретарь и казначей корпорации с 1937 года, иными словами с тех пор, как в возрасте восьмидесяти двух лет умер мой предшественник.