– Возможно, вы помните, – сказал я Роуклифу, – что третьего апреля 1949 года вашей рукой, по приказу комиссара Скиннера, было начертано письменное извинение передо мной и Вульфом. Теперь же вам предстоит извиняться лично, правда, безо всякой гарантии быть прощенным.
– Я забираю вас по закону.
– Нет. Просто тут все нервничают. И внизу, и здесь, наверху. Представляясь, я произнес собственную фамилию и слово «детектив», потом продемонстрировал свою лицензию, на которую никто не потрудился взглянуть. Я не назывался полицейским. Я детектив, так и заявил. Я задавал вопросы, а они отвечали. А теперь просите прощение и покончим с этим.
– О чем вы спрашивали?
– Об обстоятельствах, связанных со смертью Присциллы Идз.
– С убийством.
Я согласился:
– Верно.
– По какому праву?
– По праву интересующегося гражданина.
– Очень любопытно. Вы солгали инспектору Креме-ру, заявив, что у Вульфа нет клиента, а сами оказались здесь.
– Я не лгал: клиента у него не было.
– Значит, появился теперь?
– Нет, не появлялся.
– Тогда для чего вы сюда притащились? Какого плана ваш интерес?
– Личного. Он связан с моими собственными проблемами, мистер Вульф не имеет к нему никакого отношения. Я действую сам от себя.
– Ради всего святого!.. – Судя по голосу Роуклифа, его раздражение достигло последних пределов. С моего места его лицо не просматривалось, но уголком глаза я заметил, как его рука сжалась в кулак. – Значит, у Вульфа есть к-к-клиент. – Когда он достигает некой границы волнения, то начинает проявлять склонность к заиканию. Обычно я стараюсь побить его на этом, но сегодня упустил такую возможность. – Причем клиент, которого он не осмеливается назвать. И вам, очевидно, дано задание покрывать его чудовищной ложью, будто вы пришли по собственному почину. Ваша наглость…
– Послушайте, лейтенант, – я был сама искренность, – лгать вам всегда было и будет для меня удовольствием, но сейчас я хочу, чтобы вы поняли и запомнили: мой интерес в данном случае имеет сугубо личную окраску, и мистер Вульф тут ни при чем. Если вы…
– Довольно! – Его дрожащие пальцы сжались еще плотнее. В один прекрасный день он, не выдержав, сорвется, и моя реакция будет зависеть от обстоятельств. Вряд ли я разделаюсь с ним в два счета. Он продолжал: – Сказанного более, чем достаточно. Предоставление ложной информации, сокрытие улик и нужных сведений, затруднение работы официальных органов, выдача себя за представителя закона. Берите его, Дойл. Скоро подмога подоспеет.
Он говорил всерьез. Я быстро оценил ситуацию. Несмотря на создавшееся положение, я еще надеялся на сотрудничество с софтдаунским комитетом, чему бы отнюдь не способствовало созерцание того, как двое верзил вытаскивают меня из-за стола, неизбежно приводя в беспорядок мой туалет. Поэтому я встал сам, скользнул за спинку кресла и сказал Дойлу:
– Осторожнее, пожалуйста, я боюсь щекотки.
6
Без четверти шесть того же вечера я сидел на стуле в убогой комнатушке хорошо знакомого мне здания на Леонард-стрит. Я устал, разочаровался в жизни и проголодался. Если бы я знал, что произойдет через шестьдесят секунд, без четырнадцати шесть, мое настроение наверняка претерпело бы изменения, но я не знал ничего.
Я испытал массу неприятных эмоций, хотя меня никто не сажал в клетку и даже не держал под стражей. Препровожденный сперва в десятый полицейский участок, к кабинету Кремера, я, всеми забытый, просидел там пол-часа, после чего мне заявили, что, если я хочу видеть инспектора Кремера, меня следует отправить в другое место. Поскольку я не выразил желания видеть Кремера, но устал от бесплодного ожидания, то согласился на предложение некоего типа в форме присоединиться к нему. Он проконвоировал меня в такси до Двести сороковой Центральной улицы, поднял на лифте и, вцепившись в мой рукав, долго вел по коридорам. В результате мы добрались до жалкого углубления в стене со скамьей, на каковую он меня и усадил. Сам он тоже сел. Через некоторое время я поинтересовался, кого или чего мы дожидаемся.
– Слушай, парень! – взорвался он. – Похож я на хорошо информированного человека?
Я уклонился от прямого ответа.
– С первого взгляда – нет.
– Верно. Я вообще ничего не знаю. И не спрашивай ни о чем.
Решив таким образом свои проблемы, я притих. Люди, набор которых вы всегда встретите на Двести сороковой, не переставали шнырять по коридору в обоих направлениях. Скамейка сотрясалась от их топота через каждые тридцать секунд. Наконец, не выдержав бесконечных подпрыгиваний, я обратился к проходящему мимо человеку в форме: